Шендерович: «Мы еще увидим конкуренцию этих «своих» за то, кто больнее оторвёт от Путина кусок»

Виктор Шендерович дал интервью газете «Собеседник», однако оно так и не было опубликовано — гендиректор издания не дал разрешения. В результате писатель выложил беседу на своей странице в Фейсбуке. Собрали наиболее интересное.

— После разговора Пригожина и Ахмедова заговорили о расколе элит. А как вообще изменились элиты за год?

— Когда мы говорим «политическая элита», надо понимать, что стоит за этим термином. В проклятой Америке это — законно (на честных, равных, свободных выборах) избранный президент, двухпалатный (законно же избранный) конгресс, независимый суд, свободные СМИ, местная власть. Да, за элитами стоят корпорации и бизнес-интересы, но это миллионы рабочих мест и, в конечном счете, те же налогоплательщики, они же избиратели. Есть ли вопросы к качеству этой политической элиты? Да, разумеется. Но электорат может регулировать ситуацию с помощью выборов и общественных инструментов давления на власть.

А что такое политическая элита в нашем случае? О легитимной власти смешно говорить уже с третьего, высосанного из пальца, срока, а с 2020-го, после голосования на пеньках и «обнуления», наша политическая система описывается словом «режим», по примеру Латинской Америки середины прошлого века. Просто группа, так сказать, «патриотов» пришла к власти и забыла уйти.

— Григорий Юдин, социолог и философ, в сердцах как-то сказал, что наша элита — это те, кто выиграл в отрицательном отборе.

— Все верно. Знаете, когда-то Дмитрий Борисович Зимин, великий русский филантроп и просветитель, делился со мной своими мыслями о подонках в природе и у человека. В природе, у собак и обезьян, например, подонки занимают низшую, придонную, ступень в иерархии стаи. Потому и «подонки».

А в человеческом сообществе «подонки» регулярно становятся вожаками стаи — ну и судьба у стаи после этого бывает соответствующая.

Когда элитой Германии становятся Гиммлер, Геббельс и Штрейхер – привет Германии. Вместе со всеми гёте, шиллерами и маннами в анамнезе она рушится в ад. Потому что элитой стали подонки.




– Но народ эту элиту уверенно поддерживает, судя по опросам.

– Каким опросам? В тоталитарных странах нет социологии: тамошние опросы показывают только уровень страха и стокгольмского синдрома. Пойдите и поспрошайте на улицах Пхеньяна: нет ли кого против Трудовой партии Кореи?

Что на самом деле кроется за «единодушной поддержкой» Путина, мы узнаем в тот момент, когда песочные часы истории перевернутся. После приглашения в один голландский город, он токсичен для своего же окружения уже сейчас. И как только он достаточно ослабнет, они наперегонки побегут его сдавать.

И уверяю вас, мы еще увидим конкуренцию этих «своих» за то, кто больнее оторвёт от Путина кусок в публичном пространстве. Вот тогда и посмотрим, выйдут ли те самые десятки миллионов россиян, которые сегодня записаны как его поддержка, в защиту своего любимого Путина? После гибели Немцова на марш в память о нем вышли в Москве 50 тысяч человек. Подождём немного, сравним цифры.

– Ничего утешительного вы об элите не сказали. И в России все по-прежнему, как у Чехова – «наглость сильных» и «скотоподобие и невежество слабых». А с народом что происходит? То и дело приходится слышать, что мы тут реально вырождаемся.

– Давайте возвратимся к Декартовой формуле о том, что прежде спора надо договариваться о значении терминов. «Народ» — слово вполне демагогическое и провокативное. Когда мы говорим «народ», то загоняем под один общий знаменатель Пригожина и Владимира Кара-Мурзу, профессора Преображенского и Шарикова. Это же всё один народ! А какой общий знаменатель у этого народа? Российский паспорт? Но он есть у Стивена Сигала, у Жерара Депардье, у меня и у Рамзана Кадырова.

Давайте поищем слово поточнее, чем размытое «народ». Давайте назовем это «население России». Путинская политическая система десятилетия напролёт целенаправленно и успешно занимается растлением этого населения. Те, кто решается противостоять этому процессу — садятся в тюрьму, уезжают или маргинализируются, не в силах изменить ситуацию.

Алексей Навальный, Яшин, Кара-Мурза – в тюрьме. Мои друзья, оставшиеся в России, вынуждены жить с полузашитым ртом, в маргинальном состоянии. Многие уехали, кто-то исчез с горизонта. Это разные судьбы разных людей. А вот, например, железнодорожный рабочий Михаил Симонов, который написал о том, что Бог нас не простит, и сел на семь лет в лагерь, – Михаил Симонов у нас не народ?

Так вот, если под словом «народ» понимать среднее арифметическое, то это сегодняшнее среднеарифметическое — результат двадцатилетнего облучения из телевизора.

Козьма Прутков говорил: «Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то они в себе и носят».



В сторону Украины уже много лет льется только агрессия и ксенофобия, только презрение и ненависть, только распятые мальчики и «недонация». И после этого Кремль макает палец в эти мозги с закаченной туда колбасой, и показывает свою «социологию»: вы же видите – они так думают!

Но огромное количество людей просто не в состоянии думать, они не умеют сопоставлять информацию и анализировать ее, понимаете? Этому надо учиться.

Немецкий народ, например, тоже ничего себе был народ. А потом он три года послушал геббельсовское радио. И все, Германия свихнулась. Так это через три года. А тут двадцать три.

Возвращаясь к Декарту, точнее будет говорить не о врожденном дефекте какого-то «народа», а о некоем суммарном векторе путинских усилий, о вполне рукотворном социальном лифте. Вот в Германии, например, в 1933 году выясняется, что для должности, карьеры, удовлетворения своих комплексов и доступа к казне надо любить Гитлера. И этот социальный лифт поднимает желающих наверх, а Брехта и Томаса Манна отправляет в подвал. И дай боге еще, чтобы не в буквальном смысле.

Народ — подопытное существо, на котором произвели этот опыт, не более того.



– Виктор Анатольевич, вы сами вернётесь?

– Как только я смогу вернуться на родину, а не в тюрьму (поскольку, по нынешним их блатным понятиям, я наговорил примерно на пять пожизненных), — я разумеется, вернусь.

Жить в России вообще можно и сейчас, если ты готов существовать по существующим правилам. Я не говорю, что это плохо — это просто другая стратегия. Называть происходящее на Украине «специальной военной операцией»? Ну хорошо, давайте называть так. А советский Афган с миллионом убитых нами афганцев — интернациональной помощью.

Если ты готов играть в эти игры, то можно жить и в России. Но, с другой стороны, мы уже видим, как люди садятся в лагеря, потому что сосед в метро заглянул в их телефон, увидел там украинский флаг и вызвал полицию. Это уже новый этап деградации, обратите внимание. Это уже не случаи Навальный, не Яшин, не Кара-Мурза, которые посажены как опасные политические противники — это уже лавинообразный процесс...

— За границей сегодня находятся многие ваши коллеги – писатели, режиссеры, актеры, критики, журналисты. По соседству с вами Людмила Улицкая, Владимир Сорокин, Дмитрий Глуховский, Михаил Шишкин…

—… А чуть подальше и Быков, и Акунин, и Крымов, и Туминас, и Серебренников, и очень многие.

То, что Крымову, Туминасу и Серебренникову нет места в России — это проблема России прежде всего. Это российские зрители не увидят их постановок! Зато увидит другое... Сейчас, говорят, в России в кино все стало очень хорошо с финансированием — только снимай! Власть изо всех сил хочет сделать вид, что ничего такого не происходит, что нормальная жизнь продолжается....

А уж если ты захочешь снять кино во славу спецоперации, тебя просто зальют деньгами! Ну, а дальше каждый решает для себя: кто-то уезжает и ищет возможность работать снаружи, кто-то ищет компромисс внутри, кто-то просто уходит из профессии, кто-то ссучивается. Все как всегда.

— Что-то великое в российском искусстве сейчас может появиться?

— Великое создают — люди. Салтыков-Щедрин, Толстой, Достоевский писали свои лучшие тексты в самые гнусные времена, при Александре III. В случае с Салтыковым-Щедриным это прямо связано: чем было поганее время, тем выше и чище становилась нота салтыковской ярости...

{banner_news_end}
Но понимаете ли, какое дело: это обрушение экономики заметно для глаза. А откачка воздуха свободы не сказывается сразу линейным образом. Но мы помним, что страна, из которой полвека назад бежали или были выгнаны Аксёнов, Барышников, Бродский, Ростропович с Вишневской... — через какое-то, вполне короткое время, загнулась.

Не то чтобы «совок» убила высылка Бродского, но симптоматика-то деградации — общая! Без воздуха свободы в стране сначала не станет Бродского, а потом еды.

— Очень многие не вернутся уже никогда в Россию?

— Кто-то вернется, кто-то нет... Человек вообще-то имеет право любить свою родину снаружи, ничего страшного. Это, кстати, только в России, кажется, бытует такое болезненное отношение к эмиграции: ах, он уехал из России, он предатель! Хемингуэй и Джойс жили в Париже, и никто не считал их предателями своих родин.



Это государство, захватившее твою родину, перекрывает кислород людям.

И хуже в итоге, поверьте, будет даже тем, кто понятия не имеет о Крымове и Туминасе.