Чергинец: “Сегодня писатель, если выйдет на пенсию и не будет работать, станет бомжом“

За что генерал милиции, писатель Николай Чергинец критикует милицию, и почему ему ничего не было за страну Лукшейм, в которой царит мракобесие? Большое интервью журнала "Большой" с председателем Союза писателей Николаем Чергинцом.

— Вы были удивлены, когда в 1998 году вас включили в Книгу рекордов Гиннесса «за разноплановые достижения в области науки и культуры, литературы и политической деятельности»?

— Давайте поговорим о чем-нибудь более интересном. Меня и Кембридж Человеком года признавал, и что из этого? Есть более важные дела, приносящие пользу обществу, стране, людям. Каждый должен понимать, что его труд и достижения оценивает кто-то другой; если сам начнешь этим заниматься, потеряешь чувство меры и все остальное будешь делать плохо.

— А кем вы себя больше ощущаете — футболистом, писателем, генерал-лейтенантом, кандидатом юридических наук, многократным орденоносцем?

— Когда мы, семеро детей, вместе с матерью находились в оккупации, я ощущал себя голодным: мать получала небольшую буханку «кирпичного» хлеба, который наполовину состоял из опилок. Когда стал постарше, я не считал себя обязанным учиться, ходил в школу из-под кнута, да и не в чем было: у меня с братом на двоих были только одни чуни — что-то похожее на галоши, склеенное из автомобильной камеры. В те годы для меня главным был футбол: гоняли мяч в виде покрышки, набитой соломой или тряпками. Позже в юношеской футбольной школе играл и в воротах, и в нападении, попал в минский «Спартак», который в 1957 году вылетел в класс «Б», был востребован в других советских командах.

После футбола пошел на завод Ленина, где в седьмом цеху меня начали учить на регулировщика радиоаппаратуры: секретнейшая аппаратура, поставляемая на ядерные объекты, атомные лодки, несущие ядерное оружие самолеты. В итоге, не имея специального образования, я был единственным на заводе, у кого военпреды принимали продукцию без проверки. Поскольку я еще с футбольных времен был членом партии, мне поручили возглавить комсомольский оперотряд Советского района: мы обслуживали Парк Челюскинцев, полный бандитов Сельхозпоселок — мешками изымали оружие. Затем в качестве усиления органов внутренних дел представителями рабочего класса мне предложили работу в милиции: я согласился при условии, что это будет уголовный розыск. Там и прошел путь от лейтенанта милиции до генерал-лейтенанта внутренней службы, признавался лучшим опером Минска, республики и один раз — даже СССР. Мы первыми в стране сделали опорные пункты правопорядка, наша система по работе с отбывшими наказание осужденными «Кольцо» существует до сих пор, хоть немного и трансформировалась. Потом был Афганистан, где я отвечал за оборону Кабула, провел более 200 операций в качестве координатора всех сил, был контужен, удостоен ордена Красного Знамени, двух орденов Красной Звезды.

Книги тоже начал писать неслучайно: в свое время был самым привлекаемым корреспондентом «Известий» и «Правды», мо статьи печатались буквально на следующий день. Как-то меня попросили прислать темы, на которые я хотел бы написать, я шутки ради отправил 16 вариантов, и все были утверждены. Люди, которые занимались книгами, сказали, что у меня хорошее перо, и я написал книгу «Четвертый след», с которой и началась писательская биография. Сейчас мне сложно сказать, какая из приобретенных специальностей оставила наибольший след: я на протяжении всей жизни ощущаю себя человеком, который постоянно что-то делает.

— Как сейчас выискиваете время для творчества?

— Трудно всем подряд заниматься, самый благоприятный период для творчества был, когда я работал в Совете Республики. Было много командировок, а для меня, как человека, побывавшего примерно в 100 странах, что Париж, что Нью-Йорк — лучше бы на Комаровку сходил. Поэтому по вечерам останешься в номере, возьмешь хлеб, сало, лук, садишься и пишешь запоем.

Есть и такие, кто пишет: я самый великий поэт современности, ни Евтушенко, ни кто-либо другой не могут со мной сравниться, и если вы напечатаете мои книги, мир перевернется.

— Курт Воннегут говорил, что «художники, все без исключения, должны цениться, как системы охранной сигнализации». Вы чувствуете себя такой сигнализацией? И что для вас значит литература?

— Литература — это срез жизни общества, она объясняет, что не получилось, и при этом должна идти впереди реалий, заниматься предвидением. Будет читаем тот, кто предскажет, что может случиться в будущем. Похвастаюсь: в книге «Илоты безумия» я писал про огромную международную банду, которая захватывала летчиков, моряков, умевших работать с ядерным оружием, создала в горах целые предприятия и пыталась захватить мир. В одном из эпизодов я описывал воздушную атаку на Белый дом, торговые центры. Это было за десять лет до событий 11 сентября. Или в «Тайне Овального кабинета» писал об организации женщин Америки, которые находили любовниц любвеобильного президента США, заключали с ними договор, требовали с главы государства деньги, при помощи специального прокурора добивались импичмента президента. В конце выясняется, что главой этой организации была загримированная жена президента, которая, сняв грим, сама объявила о своих президентских амбициях. Это было задолго до того, как Хиллари Клинтон захотела стать главой Белого дома.

— В тех же «Илотах безумия» вы придумали страну Лукшейм, где «обитают существа, которые являются исчадием ада. Все они состоят из атомов Зла, Ненависти и Мракобесия». Вам не досталось за такое название государства?

— Это чепуха, просто совпадение. Некоторые пытались расшифровать название как «Лукашенко и Шейман», но у меня есть блокноты черновиков, на каждом из которых проставлена дата написания. Книга писалась в 1991 году, когда я не был знаком ни с одним, ни с другим. Первым на название страны обратил внимание редактор одной газеты, с которым у меня были добрые отношения. Он тогда посмеялся над этим совпадением, но потом появилась женщина, которая, наверняка узнав об этом с его слов, пыталась побольней меня укусить. Но меня не укусишь, тем более, если поковыряться в моих героях, там много созвучных имен.

— Какие темы в литературе вы считаете неприемлемыми?

— Я не призывал бы писателей заниматься мелкой пошлятиной, темами, которые ничего не дают. Это касается не только литературы. Например, категорически нельзя заниматься тем, что делала на сцене группа Rammstein. Представьте, писатель написал бы: «Он вышел на сцену голым, достал свое хозяйство, стал мочиться на глазах публики, струя летит в музыкальную яму. Выходят подтанцовщицы — в советской форме, кто-то в гитлеровских пилотках, одна перед ним встает в позу на четвереньки, и он имитирует половой акт». Такого не должно быть ни в музыке, ни в литературе, ни вообще в публичном пространстве.

— Но в «Тайне Овального кабинета» у вас хватает фраз наподобие: «Ты говоришь, что на снимках только голова твоя? На фоне этого жеребцовского члена твой рот выглядит маловато». Чем строки, написанные вами, отличаются от пошлятины?

— У многих известных писателей есть постельные сцены — это жизнь. Между описаниями любовных сцен и теми же демонстрациями на сцене от Rammstein — большая разница, и это не пошлятина, а литература.

— Сейчас популярен краудфандинг, через который собирают деньги на интересные проекты, в том числе на издание книг. Почему бы государству не помочь талантливым молодым авторам, а не тратить деньги на издание книг, пылящихся на полках книжных магазинов?

— Государство не может всем помочь. Мы занимаем государственную позицию, но в госиздательствах издаемся меньше, чем Союз белорусских писателей. Тем не менее в год издаем по 200–250 книг, в нашем Союзе порядка 700 членов. Как определить, какого автора надо издавать? Мы как-то составили список из 52 наших наиболее известных писателей, сделали запросы в библиотеки, которые должны были ответить по каждому автору: есть ли у них его книги, в каких количествах и сколько по ним было сделано запросов за последние полтора года. В общей сложности книги наших писателей прочитало порядка 2,5 миллиона человек. Есть и такие, кто пишет: я самый великий поэт современности, ни Евтушенко, ни кто-либо другой не могут со мной сравниться, и если вы напечатаете мои книги, мир перевернется. Хорошо, включаем человека в этот список, в результате у того, кто трещал, что он самый великий, самый низкий коэффициент. Молодых авторов мы специально в список не включали, чтобы их не оскорблять результатами: рано им еще. Но мы их серьезно поддерживаем: проводим конкурсы в школах, университетах, а потом произведения победителей пытаемся издать в небольшом формате за наш счет.

Сейчас видно, что Мартинович растет, но у него уклон такой немножко… Это проблема многих: я не против, чтобы критиковали государство за ошибки — это нормально, но не делайте из этого похабщину.

— Почему бы не помочь Андрусю Горвату, за вечер распродавшему 700 экземпляров своей книги «Радзіва Прудок», выпустить дополнительный тираж?

— Я не верю в эти цифры: чтобы столько продать, надо, чтобы на презентацию пришло не менее 800 человек, а там, наверное, было пару десятков. Не хочу хвастаться, но на Чергинца люди ходят. Вот полный зал университета (показывает фотографии), два микрофона, студенты четыре с половиной часа задают вопросы, хотя должны были уложиться в час. И пусть ваш хлопец покажет мне такой зал, что на него пришли в таком количестве. Я не ве-рю! Но за это их даже ругать не надо, я с таким сталкиваюсь. Приходит ко мне писатель: «Переиздайте, люди буквально плачут, книжки мои просят, помогите». Потом видим, что приукрашивает.

— Вы много на литературе заработали?

— Раньше платили большие деньги. Когда у меня вышла книга «Сыновья», я огромную сумму перечислил в ЦК комсомола на строительство памятника афганцам, туда же по моей просьбе поступали средства за авторские гонорары из газеты «Во славу Родины», в которой печатались отрывки из книги. Но когда я захотел узнать судьбу денег, выяснил, что их украли, обидно было.

Если раньше гонорары были большими, то сейчас они позорные. Многие не понимают сложившейся ситуации: сегодня писатель, если выйдет на пенсию и не будет работать, станет бомжом. У нас согласно закону работодатель должен ежемесячно отчислять за сотрудника в фонд социальной защиты населения порядка BYN80, и если писатель пишет книгу, за 5 лет получит гонорар в 500–600 долларов, откуда возьмутся такие грошы? Я готов порвать, когда у меня спрашивают: «Скажите, а писатель — это профессия?» Вы думайте, что вы говорите: если бы не было писателей, вы все бы неучами остались. Вы же учитесь по их книгам! Ай, бесполезно говорить…

— Назовите ваших любимых современных белорусских авторов.

— Любимых нет — есть соратники, чьи книги мне нравятся. Например, Вячеслав Бондаренко написал две книги о Первой мировой войне: у нас никогда эту тему не затрагивали, хотя полтора миллиона погибших в земле захоронено. Очень интересная книга «Авианосцы адмирала Колчака», написанная Анатолием Матвиенко. Александр Карлюкевич, нынешний замминистра информации, поднял тему краеведческой литературы, Наталья Костюченко хорошо пишет на женскую тематику. «Шапка Мономаха» Николая Ильинского — прекраснейшее произведение. В Гомеле есть девочка, занимающаяся поэзией: мы не могли дождаться, когда ей исполнится 18 лет, чтобы принять в наш Союз.

— Почему в вашем списке нет Виктора Мартиновича?

— Пусть пока вырастает. Он сразу занял враждебную позицию по отношению к Союзу писателей Беларуси. Когда молодой был, перепутал факты, написал, что я был там, где меня на самом деле не было. Позвонил ему: «Что же ты клевещешь?» Испугался: «Я немедленно извинюсь». Не извинился, потом каждый раз так хвастливо говорил. Вышла первая публикация (даже не книга), говорит: «Вы знаете, меня в ООН зовут работать!» Говорю: «Скажи, кто тебя зовет? Трепло ты, пацаненок, подрастай быстрее, станешь уже взрослым. Я каждый год бываю в ООН по несколько раз, кому ты там нужен?» Правда, давно это было, сейчас видно, что он растет, но у него уклон такой немножко… Это проблема многих: я не против, чтобы критиковали государство за ошибки — это нормально, но не делайте из этого похабщину.

— А за что бы вы покритиковали существующий строй?

— Я бы в некоторых вопросах покритиковал милицию. Есть ситуации, в которых она решает нормально, но иногда приходится писать большие заявления по поводу ее действий. Объясню на конкретном примере. К нам в Союз писателей Беларуси случайно попал человек, бывший кагэбист, которого из комитета в свое время поперли. Настоящий пьянтос, примазавшийся к одному из моих замов. Издал у частного издателя за свой счет книжонку тиражом 100 экземпляров и понял, что он великий писатель. Обрушился на белорусский язык, белорусскоязычных авторов, довел их до кипения: в знак протеста Союз покинуло шесть членов. При этом он параллельно прославлял нашу организацию: Чергинца называл величайшим писателем, говорил о том, что нигде в мире нет больше такого Союза, как наш. Я его неоднократно одергивал по этим двум вопросам, особенно по первому: «Ты же вступаешь в противоречие с законом, у нас двуязычие, а ты разжигаешь национальную рознь». Слушать не хотел. Мы его в результате выгнали, и он полностью поменял позицию. Русский язык для него стал плохим, нас начал поливать: понял, что стал в оппозицию, решил примазаться к Союзу белорусских писателей, но и там его не принимают. В итоге бросает в наш адрес: маразматики, пердуны, негодяи, подонки, нелюди. Мы обратились в милицию с просьбой: разберитесь, он унижает наших людей. Милиция отказывает в возбуждении дела по причине, что это не оскорбление. Но мы же другое просили исследовать — клевету на людей. Правильно разобраться — это и есть профессионализм.

— А что скажете о профессионализме судебной системы? Это нормально — привлекать к ответственности однорукого человека за то, что он хлопал якобы в знак протеста?

— Поверьте мне, это возможно в любой стране. Когда идут по улице сотни разъяренных, их хватают, потом начинают разбираться. Это частный случай: обманул милиционер, который хотел проявить себя, давая такие показания, но это не значит, что обманула система. Такого сотрудника надо выгонять к чертовой матери, он плохо исполнил свои обязанности, но разве в обществе у нас нет таких людей? В Америке сколько полицейских стреляют в людей, но мы же не говорим, что их полиция плохая? Хотя там резонансных случаев больше.

— Какую ротацию вы провели бы в школьной программе по белорусской литературе?

— Мне сложно ответить: я в последнее время не вникал в эти вопросы, но есть рабочая группа, в которую мы дали своих представителей. Я принципиально не хочу в это влазить, чтобы никого не обидеть: при принятии решения нужна объективная оценка, а так будет давить мой авторитет. Хотя тут дело не в литературе, надо полностью пересматривать принципы обучения. Это идиотизм, а не школьная программа! Моя внучка заканчивает 11-й класс, ходит к четырем репетиторам — платим деньги, потому что школа ничего не дает для поступления в университет. Там совершенно иные вопросы, психология.

Чья вина в том, что школы оторваны от высших учебных заведений? Тех, кто недавно сидел в руководстве системы образования и что-то придумывал. Помните, как решали вопросы, чтобы нас признавали в Европе? Нужны были бакалавры, прочее. Президент правильно тогда заметил: а вы что, для Европы кадры готовите? Просто дайте хорошие кадры, и Европа сама к ним потянется.