Пастухов: «Я хочу сохранения такой России, от которой соседями не надо закрывать двери на три засова»

Я понимаю украинцев, многие из которых сегодня мечтают о том, чтобы Россия - источник зла и боли для них - перестала существовать, испарилась, улетела куда-нибудь на Луну, пишет российский политолог Владимир Пастухов.



Я мог бы при желании представить дело так, что я пекусь о самом человечестве - мол, «ядерный Афганистан» размером с континент никому не добавит покоя, а хуже русской диктатуры может быть только русский хаос, - но я не буду лукавить. Я просто скажу, что не хочу распада России, потому что я - русский, потому что русская культура - это моя культура и потому, что я говорю и думаю на русском языке.

Нет, я не фанатею от слова «русский», многое в русской истории вызывает у меня чувство сожаления и стыда, но не все. Есть и то, что я не готов зачеркнуть и что заслуживает продолжения. Я желал бы, чтобы Россия существовала как цивилизация, как общество и как государство несмотря и вопреки всему тому, что она сегодня творит. Но я хочу, чтобы это была другая Россия - сосредоточенная на себе и никому не угрожающая, живущая не по понятиям, а по законам, человеческим и божеским. Я хочу сохранения такой России, от которой соседями не надо закрывать двери на три засова.


Однако дело не в моих желаниях. Вопрос, на который мало у кого сегодня есть ответ, заключается в том, возможна ли другая Россия. Могут ли российская культура, общество и государство быть выстроены на каком-то ином основании, чем насилие? Может ли Россия быть стабильной без войны? Может ли Россия выстраивать отношения с соседями на каких-то других принципах, чем принципы господства и подчинения? От этих вопросов легко отмахнуться, сказав «да, конечно!», и наговорив с три короба правильных и красивых слов об универсальных принципах свободы, европеизме, извечной тяге русского народа к демократии, которой вечно мешали злые цари.



Для того, чтобы Россия продолжилась, чтобы по-настоящему стала другой, а не просто похожей на другую, ее нужно целиком и полностью перелопатить, переустроить, переучредить, пересоздать заново – и при этом она должна остаться самой собой, базироваться на тех же культурных началах, которые ее сформировали, но представленных новым, ранее неизвестных, образом. Это архисложная задача сама по себе – в интеллектуальном, нравственном, политическом и доугих отношениях. Но помимо всего прочего, это означает неизбежные революционные потрясения. Я не говорю - «революция», потому что последнее, что я желал бы для России - это еще одной, пятой по счету, революции, но обьем работы, которую придется проделать, чтобы сохранить Россию и одновременно сделать ее другой, по самому своему содержанию будет революционной. Выполнить такой обьем работы можно только колоссальным сверхнапряжением всех народных сил.

И вот здесь мы подходим к точке, дальше которой никакого рационального ответа не существует, потому что дальше - вопрос веры, а не расчета. Сохранился ли в русском народе после всех экспериментов над ним культурный и нравственный потенциал для того, чтобы проделать необходимую историческую работу по воссозданию самого себя? Кто бы и что бы ни говорил, у него не может быть эмпирически выверенного решения этой задачи. Тот, кто говорит, что сохранился - верит в это.

Но и тот, кто говорит, что не сохранился, верит в свое.

К сожалению, понять, на сколько ты сильный, можно лишь тогда, когда жизнь больше не оставляет тебе возможности быть слабым. На мой взгляд, у настоящей России больше такой возможности нет. Поэтому борьбу за будущую Россию придется начинать, не зная заранее ответа на вопрос о том, гарантирован ли результат.