Минский врач: «Лучше пускай будут бить меня, чем моих детей»

Минского врача три раза отправляли в СИЗО, но он собирается протестовать и дальше.

Врача из Республиканского научно-практического центра (РНПЦ) неврологии и нейрохирургии Руслана Бадамшина задерживали на минских протестах уже три раза.

В общей сложности он провел в местах ограничения свободы больше 30 суток – дважды по административному аресту, и один раз его отпустили до суда.

Он рассказал Настоящему Времени, как и почему его задерживали и почему он не собирается уезжать.

– Расскажите, сколько раз вы были задержаны и в чем вас обвиняли?

– Три раза был задержан. Обвиняли в участии в несанкционированных уличных шествиях, митингах. А когда задерживали крайний раз, как я узнал потом от самого следователя, у них по умолчанию: если тебя задерживают повторно, то автоматически кроме статьи 23.34 за участие в митинге пришивают сопротивление сотруднику милиции.

Например, утверждали, что якобы я хватал кого-то за форменное обмундирование – это было на последнем суде. Но у меня был свидетель, что это, конечно, неправда.

– Как вообще проходят эти суды, какая атмосфера, что скажете о самих судьях?

– Суды касательно меня проходили по скайпу. Задержанных граждан отвозят обычно на Окрестина, и там по скайпу происходит суд. Конечно, я не доверяю тем судам, которые были касательно меня, потому что не совпадало ничего: ни место задержания, разнилось время задержания.

Мои какие-то доводы, объяснения и доказательства суд обычно отклонял. Потому я не доверяю судебной белорусской системе, и это я испытал на самом себе.

Были такие казуистические ситуации, когда человек предъявляет, что, например, у него есть чек из парикмахерской на 13:40, что там были камеры, и он у судьи запрашивает: «Запросите [видеозаписи с] камер видеонаблюдения, что в это время я был в парикмахерской».

А по протоколу милиции, милиционеры утверждают, что в 12:00 задержали его в другом конце города Минска. И судья на это вообще никак не реагирует. То есть да, он выслушал твое объяснение, но никоим образом на результаты судебного решения это не влияет.

– Вы говорили, что вас, и вообще медиков, силовики при задержании называли «фашистами». Какое было отношение силовиков к врачам?

– Когда у нас был Марш медиков, он был немногочисленный. Мы шли вдоль проспекта Дзержинского, на нас были надеты халаты, включены фонарики. Никаких лозунгов, никаких плакатов, какой-то символики при нас не было.

Проехала машина сотрудников УВД – уазик, – мы, белорусы, знаем, что если проехал уазик, значит, через пять минут жди ОМОН. Мы просто продолжали движение вдоль проспекта Дзержинского, направлялись в метро, чтобы там разойтись, пойти по домам.

Тут, естественно, подъезжает микроавтобус ОМОНа, одновременно к нам идет навстречу сотрудник Управления внутренних дел – обычный милиционер – и для проформы объявляет: «Товарищи, ваше шествие несанкционированное».

Это все, что он успел сказать. Подъехал микроавтобус, нас окружили сотрудники ОМОНа. Сотрудник ОМОНа это все снимал на камеру – у него была экшен-камера.

Я в дальнейшем в суде ходатайствовал, чтобы они предъявили эту запись, что мы не сопротивлялись, что у нас не было символики, что мы не кричали «Жыве Беларусь!». Почему-то не нравится это властям – это абсолютно нормальное пожелание для своей страны, чтобы она жила.

Нас просто загрузили в микроавтобус, сами же омоновцы ехали с нами в микроавтобусе. Девушки-врачи наши более разговорчивы, они спрашивали: «Зачем вы так ведете себя? Как вы к нам придете потом лечиться?»

{banner_news_end}
Они отвечают: «А у нас свои ведомственные больницы, нас это вообще не заботит». А фраза: «Вы фашисты», – почему-то прозвучала от водителя микроавтобуса. Это было без объяснений. Фашизм – это в первую очередь действие: убийство, насилие. Получается, что тот, кто оказывает насилие, в том числе в Беларуси есть убитые и пострадавшие, почему-то они нас, пострадавших, называют «фашистами».

– Вы считали, сколько суток в целом вы провели под арестом?

– Непосредственно ареста было 30 суток – два раза по 15 суток. И в августе месяце – 10 августа, на следующий день после выборов, – меня задержали, но отпустили без суда и без протокола.

Это как бы не считается арестом – это просто как еще двое суток задержания. То есть у меня 30 суток административного ареста и почти трое суток задержания.

– Какой это был изолятор: Окрестина, Жодино? Какие там были условия?

– Десятого августа просто во дворе в районе стелы города Минска на проспекте Победителей, мы направлялись к стеле в семь часов вечера, нас предупредили встречные люди: «Там ОМОН начинает хватать всех подряд без остановки».

Там вечером планировался митинг – собрание людей по поводу того, что их обманули на выборах, – но никакого митинга там не было. И мы решили свернуть во дворы. Мы шли с ребятами – человек пять. Мы свернули во дворы, уже направлялись в другую сторону – совсем боковую от этой стелы.

И тут во дворах появился микроавтобус. Хоть у нас на тот момент в Беларуси отключили интернет – интернета не было три дня, – но уже весь Минск знал, что если видишь тонированный микроавтобус определенных марок, то лучше бежать.

Мы побежали врассыпную. Так получилось, что побежали за мной. Меня задерживали три сотрудника ОМОНа. Даже когда я уже понял, что не могу от них убежать, потому что я думал, что в угловом доме будет арка, но я вижу, что арки нет.

Все, я остановился там, упал, уже никуда не бежал. Они все равно продолжали избивать меня и нанесли мне пулевое ранение, возможно, пластиковой пулей или стреляли из травмата – я не знаю.

Но на бедре у меня была характерная рана, которая видна до сих пор. Я обращался в судмедэкспертизу, но заключение мне на руки не дали.

А это уголовное дело по этому задержанию, которое я просил возбудить, до сих пор не возбуждено. Мне из Следственного комитета периодически приходят письма, что [идет] дополнительная проверка.

– Несмотря на эти все задержания, вы собираетесь выходить на будущие акции протестов? Если да, то почему?

– Конечно. У меня растут две дочери, я хочу жить в своей стране, хочу, чтобы они жили в свободной стране, чтобы они не боялись выходить на улицу, чтобы их никто не избивал только за то, что они не согласны с мнением действующего режима. Я буду выходить. Лучше пускай будут бить меня, чем будут бить моих детей. Я никуда не хочу уезжать.