Петр Рудковский – о «литвинизме»: «Часто можно услышать: это, мол, провокации агентов. Но я бы не стал так упрощать»

Политолог и философ Петр Рудковский в интервью UDF объяснил, почему в публичном пространстве возник термин «литвинизм», как он обрел негативную окраску и что делать, чтобы не допустить ссоры между белорусами и литовцами.

– Мне кажется, впервые я услышал о «литвинизме» в 2023 году, когда вынужден был перебраться в Вильнюс. Когда вообще и почему это понятие стало широко известным?

— Поделюсь своим воспоминанием. Моя самая первая публикация в середине 1990-х — это был перевод литовской песни на белорусский язык. В качестве псевдонима я выбрал имя «Пётр Ліцьвін». Для меня это был способ и выразить уважение к Литве, её народу, и напомнить о нашем общем прошлом.

Мне очень нравились литовский язык и культура, я восхищался литовским национальным возрождением, и слово «ліцьвін» казалось мне отличным способом показать свое теплое отношение. Я и представить не мог, что для некоторых литовцев слово «литвин/лицьвин» станет синонимом неприязни к Литве, отрицания ее государственности или даже претензий на ее территорию.

Но возвращаясь к вашему вопросу. «Литвинизм» в качестве негативной характеристики появился в определенных литовских кругах довольно давно, но долгое время обсуждался только среди узкого круга людей и почти не был на слуху у широкой публики.


Я отчетливо помню момент, когда понял, что у этого понятия есть потенциал для распространения. Это было в конце 2019 года, после захоронения останков Кастуся Калиновского в Вильнюсе.

Я начал смотреть, что пишут в литовских источниках о белорусах, и сделал вывод: среди части литовцев живет, как я это называю, «призрак Ермоловича» — сильное опасение, что белорусское национальное возрождение строится на отрицании права литовцев на историю ВКЛ и что содержит скрытые территориальные претензии на Вильнюс.

А 2023 год и последующие годы — это время, когда «литвинизм» как негативное понятие стал частью широкой общественной дискуссии в Литве. И, скорее всего, таким и останется в ближайшие годы.

– Как на сегодня можно охарактеризовать явление «литвинизм» и какие масштабы (количество последователей) оно имеет?
– Для начала важно уточнить: мы говорим о тех, кто сам себя называет «литвины/лицьвины» или о тех, кого некоторые литовские деятели считают «литвинистами»?

Если речь о первых, то это очень маленькая группа — от нескольких человек до нескольких десятков. Не более 0,001% белорусского населения.

А вот если говорить о втором — то речь может идти от трёх до пяти миллионах человек! Откуда такая цифра?
В конце 2020 года варшавский Центр восточных исследований провел опрос, который можно считать довольно достоверным. Он показал, что почти 40% белорусов считают Великое княжество Литовское (ВКЛ) главным историческим наследием, на которое должна опираться современная Беларусь.

К ним можно смело прибавить ещё 16% — тех, кто назвал «главной опорой» Белорусскую Народную Республику. Ведь если человек ценит БНР, то он точно так же относится и к ВКЛ, разница лишь в том, на чем делается акцент.

Конечно, для нас, белорусов, считать ВКЛ важной эпохой в истории своего народа — это никакой не «литвинизм», а составная часть белорусского национального возрождения. Но для части литовцев – это именно он.

Как это часто бывает с эмоционально заряженными словами, у термина «литвинист» нет четкого определения. Судя по тому, как его используют (а я много за этим наблюдаю), это, скажем так, «ярлык широкого применения».

Временами это применение настолько широкое, что вполне может подойти 40-50% населения Беларуси. Например, достаточно считать, что ВКЛ было общим, литовско-белорусским государством, а герб «Погоня» (или «Витис») принадлежит обоим народам — и этого уже хватит, чтобы вас назвали «литвинистом».

– Насколько, на ваш взгляд, обоснованны опасения представителей власти Литвы?

– Нужно уточнить, что в литовских политических кругах в основном придерживаются сдержанного отношения к тревожным заявлениям об «угрозе литвинизма». Показательный факт: под недавним «общественным обращением» об «угрозе литвинизма», адресованным президенту, МИД и Сейму Литвы, не подписался ни один депутат.

Важно и то, что новый глава Департамента госбезопасности (ДГБ) Ремигиюс Бридикис высказался об этой «угрозе» очень сдержанно, стараясь скорее успокоить литовское общество.

Так что на данный момент, можно сказать, все не так уж и плохо. Именно поэтому, на мой взгляд, сейчас — лучшее время, чтобы налаживать глубокий и постоянный диалог с литовцами.



Возможно, атмосфера не самая комфортная, но она вполне рабочая: да, с литовской стороны есть определенные претензии к белорусам, но уровень доверия к нам все еще высок. Это наш шанс вывести белорусско-литовский диалог на новый уровень.

– Кто и почему, на ваш взгляд, делает так, чтобы тема присутствовала в публичном поле?

- В таких случаях часто можно услышать стандартное объяснение: это, мол, провокации кремлевских или лукашистских агентов. Но я бы не стал так упрощать. Да, возможно, агенты здесь тоже замешаны, но сводить всю проблему только к их работе — значит упускать главное.

Между белорусским и литовским взглядами на историю есть реальные расхождения. Такие же разногласия можно найти у поляков с литовцами, у белорусов с поляками... Пожалуй, нет двух соседних народов, у которых не было бы подобных споров о прошлом. И первый шаг к нормальному диалогу — это признать, что такие разногласия существуют. А постоянные отсылки к «агентам» — это зачастую просто способ уйти от обсуждения этих реальных, неудобных вопросов.

Итак, у нас есть определенные разногласия в трактовке нашей общей истории. А на это накладывается эффект «крикливого меньшинства». Достаточно 5-10 человек с каждой стороны, которые раздувают эти споры до вселенских масштабов и превращают их в вопрос жизни и смерти, — и вот тема уже у всех на слуху.

– Как белорусам, живущим за границей, стоит, на ваш взгляд, реагировать на эту тему?

- Я думаю, половина проблемы решится, если белорусы, особенно те, кто живет в Литве, выучат литовский язык. Это не решит всех вопросов (всегда найдутся те, кто скажет: «Они выучили наш язык, чтобы еще эффективнее отнимать наше наследие»).
Но для подавляющего большинства литовцев это станет убедительным знаком того, что белорусы серьезно относятся к литовской культуре и суверенитету.

Я понимаю, что литовский — язык не из легких, и не все могут позволить себе регулярно его изучать. Поэтому – независимо от предыдущей ремарки – вот еще несколько мыслей о том, «что делать» и «как реагировать»:

1) По линии отстаивания права белорусов на наследие ВКЛ: здесь стоит делать упор на то, что исторические факты сами по себе очень сдержанны. Они НЕ дают оснований ни для утверждения, что «ВКЛ было исключительно белорусским государством», ни для того, что оно было «исключительно литовским».

2) По линии предупреждения конфликтов (или в случае возникновения, их сглаживания): нужно раз и навсегда отказаться от любых намеков на то, что Вильнюс — это белорусский город, и от других высказываний, ставящих под сомнение суверенитет и территориальную целостность Литвы. Это наши внутренние «красные линии», которые нельзя переступать.

Даже если литовская сторона ведет себя не совсем корректно, не стоит отвечать такими заявлениями. Можно отстаивать право на использование традиционных белорусских названий «Вільня» или «Коўна», но ни в коем случае нельзя ставить под сомнение принадлежность какого-либо города или региона современной Литве.

3) Нужно помнить, что и в литовском обществе, и среди его элит у нас есть серьезные союзники — те, кто с пониманием относится к нашему национальному возрождению и демократическим стремлениям. И их много.

Понимание этого поможет спокойнее реагировать на возможные обидные или резкие выпады со стороны отдельных людей с литовской стороны.

– Как и почему у вас возникла идея исследовать эту тему на академическом уровне?

- Как я уже говорил, эта проблема заинтересовала меня еще в 2019 году. А сама тема литовско-белорусского диалога волновала меня практически с юности. Но в 2023 году ситуация сильно обострилась, и слово «литвинизм» стало звучать особенно угрожающе. Это и подтолкнуло меня к более глубокому исследованию.

Дополнительным стимулом стала поддержка от Европейского союза в рамках «The Community Building Initiative». Благодаря этому я смог системно подойти к изучению проблемы диалога между белорусами и их соседями — литовцами, поляками и украинцами. Но учитывая, насколько острым стал именно вопрос белорусско-литовского диалога, я сделал на нем особый акцент.