«Бабарико поседел, очень сильно постарел, выглядит нехорошо»

Бывший политзаключенный Алексей попал за решетку по «делу Зельцера»: комментарий в интернете обернулся для него почти 2,5 года за решеткой. Срок он отбывал в ИК-1 в Новополоцке, известной своими жестокими порядками и давлением на политических заключенных. Еще в СИЗО у мужчины начались серьезные проблемы со здоровьем, но разобраться с ними он смог только после освобождения. Алексей рассказал «Зеркалу» о насилии за решеткой, Викторе Бабарико и Игоре Лосике, с которыми сидел, а также о неожиданном разводе с женой.

Имя собеседника изменено в целях безопасности.

«Большинство старалось держаться, поддерживать друг друга»

Алексею 39 лет, он родом из Минска. До задержания работал звукорежисером. День, когда к нему в квартиру вломились силовики, помнит в деталях до сих пор.

— Ко мне пришли в сентябре 2021 года, поздно вечером. Приехали без силовой поддержки. Точнее, она была снаружи, в квартиру заходили спокойно. Разрешили собраться, одеться. Уже внутри самого здания КГБ попинали чуть-чуть, наорали, — вспоминает мужчина. — Именно со мной они себя жестко не вели, хотя я видел и слышал ребят, которым было прямо плохо. Тогда ведь задерживали массово. И когда меня привезли, сразу отправили на допрос: 12 ночи начался, а в пять утра я уже был на Окрестина. В КГБ сразу сказали, что задержан по уголовному делу, статьи 369 УК (Оскорбление представителя власти) и 130 УК (Разжигание расовой, национальной, религиозной либо иной социальной вражды). Я уже понял, что все, это надолго.


Обстановку в изоляторе Алексей описывает словом «повеселее». Правда, на деле все было наоборот: собеседника отправили в четырехместную камеру, где было 34 человека, его периодически ставили на растяжки. Причем, рассказывает он, наиболее рьяно стремились навредить заключенным молодые сотрудники ИВС. Все это длилось недолго: спустя несколько дней беларуса перевели в жодинскую тюрьму № 8, где он провел 14 месяцев.

— По приезде нас закинули в общую камеру, и условия были ужасными, — описывает он. — Ничего нельзя, переписка ограничена, никаких передач, встреча с адвокатом только при предъявлении обвинения. Постоянно ставили на растяжки, душ только из холодной воды, те же 35 человек в камере. Первые полтора месяца сидел только с «политическими», моральное состояние у всех было разным. Некоторые отчаивались, большинство старалось держаться, поддерживать друг друга. Все взрослые, адекватные, может, разного социального статуса, но понимающие, что к чему. Как-то нужно было жить: объединялись, старались развлекаться, играли в «крокодила». Вот вы пробовали в этой игре объяснить слово «сингулярность»? А у нас получалось, и даже отгадывали.

«Вызвали скорую, но на территорию СИЗО врачей не пропустили»

Когда Алексея перевели в другую камеру, условия в заключении в целом не изменились. Через несколько месяцев почти все сокамерники переболели коронавирусом. Мужчине удалось не заразиться, но позже у него начался отит.

— Никто заниматься мной особо не собирался. Тогда объявил голодовку, чтобы добиться хоть какого-то лечения, — объясняет бывший политзаключенный. — В итоге им пришлось вызывать скорую. И то, это сделали, только когда мне стало совсем плохо, а ребята начали стучать в дверь. На территорию тюрьмы врачей не пропустили, местные медики просто взяли у них препараты и начали ставить мне капельницы из антибиотиков. Какой-то эффект был, основной воспалительный процесс сняли, но никаких анализов и тестов никто не проводил. И все время заключения ухо периодически болело.

В декабре 2022-го Алексея этапировали в СИЗО-1 на Володарского, где он находился до суда (больше заключенных там содержать не будут — изолятор закрыли 29 апреля). Отношение к людям он называет более человеческим.

— Когда я туда приехал, как будто выдохнул. На тебя не орут, разговаривают как с человеком. Но в плане медицины ничего не поменялось, снова приходилось добиваться врачей просто с боем, даже с помощью сухой голодовки. Тогда ко мне прислали лора, судя по всему, из какой-то поликлиники или больницы. Пришла женщина: «А, вы „политический“?» И все, быстренько обследовала, написала, что есть ухудшение слуха на левом ухе, и все. Никакой диагностики, ничего, — рассказывает минчанин.

О своем состоянии Алексей пытался говорить на суде в начале 2023 года. Но, вспоминает он, жалобы просто игнорировали, мол, «не относится к материалам дела». Проблемы со здоровьем не помешали и отправке в колонию: беларуса приговорили к трем годам лишения свободы.

— Вообще изначально прокурор просил семь с половиной лет, мама чуть в обморок не упала. Поэтому я был уверен, что меньше пяти не дадут, — вспоминает он. — Тем более я их всех заколупал различными жалобами. Но в итоге получилось три года, а так как много времени провел в СИЗО, оставалось меньше. Шока не было, наверное, все было ожидаемо.

«Насилие в колонии продолжается, но в закрытом режиме»

После этапа в ИК-1 весной 2023-го Алексей попал в карантин, а дальше — в отряд. В колонию его перевели как раз после смены руководства: весной 2023-го начальником назначили Руслана Машадиева вместо печально известного Андрея Пальчика. По словам других людей, вспоминает собеседник, во многом перемены произошли благодаря экс-политзаключенному Александру Кабанову, который после освобождения рассказывал о насилии со стороны сотрудников.

— Несколько родственников писали в прокуратуру заявления о превышении должностных полномочий, даже началось расследование. Но Пальчика просто перевели, он даже звание не потерял, как рассказывали ребята. Говорили, что перед Новым годом его видели в Витебском СИЗО, продолжает свою деятельность, — рассказывает он. — Поэтому когда я заехал, в целом обстановка была нормальная. Ребята, которые сидели там пять-шесть лет, рассказывали очень страшные истории, как людей реально калечили. Сейчас это тоже продолжается, но в закрытом режиме, исключительно в рамках ШИЗО.

Отношение администрации колонии к политическим и обычным заключенным сильно отличалось, рассказывает Алексей.

— Работали шесть дней, на УДО и амнистию рассчитывать вообще не приходилось. Все старались просто не выделяться, потому что достаточно двух взысканий (одно из которых закончилось помещением в ШИЗО), и все — становишься «злостником» (злостный нарушитель режима. — Прим. ред.), — делится Алексей. — Это достаточно серьезная штука, потому что, например, ограничивается сумма, на которую ты можешь закупаться в магазине. Разрешают только две базовые (80 рублей. — Прим. ред.) — это смешно. Могут лишать передач и свиданий, причем даже заранее.

Продолжая бороться с болями в ухе, Алексей снова обращался к тюремным медикам. Но в колонии ситуация не изменилась, и лечения мужчина так и не получил.

— Начальница медицинской части в ИК-1 не медик, это человек, который просто занимается карательной медициной, — считает собеседник. — Когда комиссия врачей приезжала проверять состояние заключенных, она прямо сказала, мол, кто будет жаловаться — можно сразу переезжать на первый ярус в ПКТ (помещение камерного типа. — Прим. ред.). И администрация ее поддерживает. Для этой системы любой, кто на что-либо жалуется, изначально симулянт. Они ведь работают на статистику, которая должна быть позитивной, что больных среди заключенных нет. Когда я пришел со своим ухом, в медчасти сказали: «Наверное, это неврологическая проблема». И назначили карбамазепин. С одной стороны, препарат сам по себе неплохой, но только если ситуация связана с неврологией. С другой, побочный эффект — сонливость, ты просто спишь на ходу. Ну и результата толком не было, слух на левое ухо в итоге пропал окончательно.


Претензии к врачам колонии у Алексея основаны не только на личном опыте. Мужчина вспоминает историю другого политзаключенного, у которого долго болел желудок. Но он тоже не получал должной помощи, хотя несколько недель жаловался на свое состояние, и в итоге попал в больницу с прободной язвой.

— У начмеда нужно было просить даже разрешение на ношение специальной обуви, если есть проблемы с ногами. Но сейчас его могут выдавать только на месяц, а начальница медчасти принимает только раз в неделю, и крутись как хочешь. То есть даже такие мелкие пакости и издевательства продолжаются, для них все это нормально, — отмечает он.

«Специально открывают двери, чтобы в камере был сквозняк»

В ИК-1 заключенных привлекают к разным видам труда: деревообработке, переборке гранул полиэтилентерефталата, очистке проводов, изготовлению пленки, мыловарению, производству хлеба и угля.

— Кто-то любит работать на деревяшках, например, но мне это не нравилось, да и находишься на улице. В помещении работают только с проводами и перебирают полиэтилен, чем я и занимался. Работа в принципе бесполезная: привозят смесь этих гранул с красителем, и так как за счет краски материал становится дешевле, заставляют все это перебирать. Закидывают энное количество тонн, и ты сидишь, как Золушка с чечевицей и горохом, выбираешь красители из этого материала. Причем норма приличная, порядка 20 килограммов в день. Получал я за все это максимум 2,5 рубля в месяц.

Все в колонии, рассказывает Алексей, как будто создавалось, чтобы усложнить жизнь узникам. Даже одежда, которая выдавалась, была из синтетики и совсем не согревала во время холодов.

— Термобелье, которое мы получали, — это по факту капроновые колготки. Зимой в нем и совсем худой телогрейке замерзаешь моментально. А летом просто невероятно жарко, — вспоминает собеседник.

«Химическая лаборатория всей Беларуси»: что известно об ИК № 1, из которой Виктор Бабарико попал в больницу

В такой одежде сложнее всего в ШИЗО. Туда Алексей попадал дважды, в начале и в конце лета, оба раза на 10 суток. Оказаться в штрафном изоляторе, особенно если ты «политический», несложно, отмечает он. Достаточно сказать что-то негативное о руководстве, не так застегнуть пуговицу, сделать ошибку в описи личных вещей (например, вместо 53 ушных палочек указать 52). Беларуса отправляли в ШИЗО сначала за слова о поддержке Украины в войне, во второй раз — после идеологической лекции, на которой он стал возражать против слов об оправданности нападения России.

— Уже в ШИЗО меня не трогали, но я слышал, как реально избивали людей. Хотя и без этого условия невыносимые. Сквозняки и холод там нормальная тема, они специально так делают. Даже летом есть камеры, в которых температура ночью около 13 градусов, и приходится просыпаться раз пять, чтобы согреться. Я в такой был, она находится прямо напротив коридора. Специально открывают двери, чтобы в камере был сквозняк, — вспоминает Алексей. — И конечно, знаменитый «сапог», угловая камера, где «плачут» стены, потому что на них скапливается конденсат.



На вопрос, как перенес время в изоляторе, Алексей отвечает коротко: «Да спокойно». И добавляет, что его не трогали, потому что поняли: как и в СИЗО, мужчине не составит труда забросать всех жалобами.

— Еще важно сказать, что в ШИЗО все очень боятся заболеть различными вирусными заболеваниями, типа гепатита и ВИЧ, — описывает он проблему. — Там запретили пользоваться бритвенными принадлежностями, боясь, что кто-то вскроется. Разрешены только машинки. Можно пользоваться своей, а если ее нет — дают общую. Но ее толком не обрабатывают, помещают в ванночку с какой-то жидкостью — вот и вся чистка. А потом пользуются все по очереди, и никто после каждого человека машинку не дезинфицирует. Да, людям с гепатитом и ВИЧ дают отдельные, но ведь на эти вирусы проверяют только на входе в лагерь, а если человек заболеет потом — никто не узнает. Насколько мне известно, пока никто не заразился. Но как только появилось нововведение, весь лагерь гудел, что это ненормально.

«Бабарико поседел, очень сильно постарел»

Из известных политзаключенных в ИК-1 находятся экс-претендент в кандидаты в президенты Виктор Бабарико, журналист Игорь Лосик, медиаменеджер Андрей Александров, журналист и член «Союза поляков Беларуси» Андрей Почобут. В феврале 2024 туда перевели участника группы Tor Band Дмитрия Головача. Последнего Алексей уже не застал, но почти со всеми остальными так или иначе пересекался.

— Дмитрича (Виктора Бабарико. — Прим. ред.) я видел издалека пару раз, когда был на карантине. Его тогда отправляли в санчасть, это делали обычно поздно вечером, после проверки, — рассказывает бывший политзаключенный. — Он серьезно похудел. Я видел его в 2020-м, и разница очень заметна, весит, наверное, килограмм 80, а то и меньше. Ребята говорят, что он поседел, очень сильно постарел, выглядит нехорошо. Когда Дмитрич год назад попал в больницу, ходили слухи, что были сломаны ребра и одно из них пробило легкое. Якобы ударился, когда упал. Но мне в это верится слабо. Да, если упасть со второго этажа, можно, наверное, сломать ребра, но это же как нужно потерять концентрацию.

Игорь Лосик номинально числился в отряде Алексея. Но мужчина лично его не видел, журналист все время находится в ШИЗО или ПКТ. Говорит, что заключенные из его отряда называют Лосика «сильным человеком».

— Он молодец, что держится, потому что ШИЗО выматывает, — рассказывает собеседник. — Еще я подружился с Андреем Александровым. А на промзоне пересекался с Андреем Почобутом, он стоически ко всему относится. Держался, все понимал. К нему и еще одному гражданину Польши, который там содержится, приезжал консул, но прямо говорил, что ничего сделать они не могут.

Атмосферу в колонии Алексей во многом сравнивает с армией: жизнь устроена по строгому расписанию. Проведя там чуть меньше года, он уверен, что это место совершенно не способствует исправлению тех, кто действительно совершил преступление.

— Люди просто предоставлены сами себе, — отмечает он. — Явно не помогают делу и амбиции сотрудников колонии, которые ради премий (или просто так) готовы издеваться любыми способами. Бывает, проверки длились по часу или полтора, просто потому, что им так захотелось. А вы все это время стоите на холоде. Или человеку нужно выписать 20 нарушений — он их выпишет, получит премию, накопит денег и поедет в Турцию или Египет. Вот и все.

«Я выдохнул, я сейчас улыбаюсь, по-другому начал себя вести»

Когда Алексей вышел на свободу в конце 2023-го, одним из первых ощущений было желание бежать. Беларусь, в которой он оказался, кардинально отличалась от той, которую он запомнил два с половиной года назад.

— Я бы сказал, что это состояние тотальной хтони. Люди боятся друг друга, потому что там доносы продолжаются, ходят хмурые, страшатся разговаривать, не поднимают какие-то темы. Чтобы открыто с кем-то поговорить, надо выбирать места, — описывает собеседник свое впечатление. — Первое настроение — тотальный страх. Ты даже не можешь попросить помощи, потому что за контакты с фондами можно снова попасть в тюрьму.