«Если мы не победим, всех закатают в асфальт»: Мария Колесникова о личном и планах после 9 августа

Мария Колесникова — представитель штаба Виктора Бабарико — сейчас одна из трех самых популярных женщин в стране.

К ней на улице постоянно подходят люди, говорят «спасибо» и просят сфотографироваться. На прошлой неделе с объединенным штабом Маша объездила десять беларуских городов в поддержку митингов кандидата в президенты Светланы Тихановской.

В каждом городе собиралось несколько тысяч людей, которые замирали от звука Машиного голоса, скандировали ей в ответ, аплодировали и кричали.

Журналистка The Village Беларусь Евгения Сугак поговорил с Машей Колесниковой о ее личной жизни, страхах и планах после 9 августа.

— Маша, ты устала?

— Нет. У меня бывают моменты, когда днем я отрубаюсь минут на 20-30, но вообще утром я всегда просыпаюсь сама и в хорошем настроении. Я практически целый день полна энергии. Нет ощущения, что я устала и мне пора в отпуск.

— Когда ты последний раз виделась с подругами, делала уборку в квартире, читала, занималась личной жизнью?

— Вчера с моими новыми подругами мы ходили на шопинг (Мария говорит о Светлане Тихановской и Веронике Цепкало — The Village Беларусь).

Квартиру я убирала полтора месяца назад. А никакой книги не открывала уже примерно месяц.

Сплю я по 5-7 часов в сутки. Но я так сплю уже много лет. И не испытываю усталости и работаю без выходных тоже уже много лет. Иногда я беру отпуск на неделю и сваливаю куда-нибудь, например, в Гран-Канарию.

— Когда, ты думаешь, будет твой следующий отпуск?

— Мы все надеемся, что 11 августа. Хотя есть подозрение, что после 10 августа работы станет еще больше.

— Какого характера будет эта работа?

— Когда мы победим, нам придется принимать очень много важных решений и для себя, и для Беларуси. Плюс мы намерены освобождать людей. Думаю, это тоже займет какое-то время.

— Положа руку на сердце, на сколько процентов ты веришь в победу?

— Я не сомневаюсь в победе. Я думаю, что это вопрос времени. Это может быть и 10-го августа, и 20-го, и через три месяца.

— Что обо всем этом думают твои родители?

— У меня остались только папа и сестра — они нас полностью поддерживают. Мама умерла год назад. Во время митинга в Минске папа сделал нам с девочками, Вероникой и Светой, сюрприз — подловил до выхода на сцену и подарил три букета бчб роз. Это было очень трогательно.

— Папа никогда не пытался тебя отговорить?

— Наоборот. Он каждый раз говорит или пишет сообщения, какие мы молодцы, не сдавайтесь, только вперед. Но справедливости ради надо сказать, что, если бы это была мама, она бы очень сильно переживала. И, скорее всего, я бы очень сильно задумалась, стоит ли мне этим заниматься.

Я думаю, что меня многие поймут. Те, у кого есть очень близкая связь с мамой, понимают, что в момент принятия таких решений мы ответственны и за наших близких. У Виктора тоже было так. Он посоветовался с Эдуардом и Машей, они это долго обсуждали, и только потом он принимал решение.

— Сколько человек ушло из штаба, после того как задержали Виктора?

— Из костяка команды не ушел никто. Наоборот, присоединились некоторые профессионалы. Такой атмосферы, я уверена, нет ни в одной компании или условном оркестре. Мы все очень разные, но заряжены на общую цель и общение друг с другом.

Людям со стороны кажется, что мы давние друзья, но на самом деле мы все дружим только два месяца. Так что хотите найти друзей — занимайтесь предвыборной кампанией (смеется).

— Как вы находите общий язык с Вероникой и Светланой?

— Достаточно легко, к удивлению нас троих. Есть такое выражение: «Женщины, которые не помогают другим женщинам, горят в аду». Мы просто поняли, что нужно объединяться.

Во-первых, у нас есть общая цель — победить. Во-вторых, за мной и Вероникой стоят люди — участники штабов, у которых после нерегистрации кандидатов опустились руки и пропало желание что-либо делать. Объединение штабов их зарядило.

И сделало нас сильнее — когда мы начали друг с другом общаться, поняли, что в других штабах классные ребята с хорошими идеями, с которыми можно дальше работать вместе. Думаю, что в определенном смысле, объединившись, мы обезопасили и себя лично.

Меня вызывали в Генпрокуратуру на беседу, но в четверг в 11 утра позвонили и попросили перенести встречу, не назначив нового времени. С тех пор тишина. Я даже позвонила им сама и спросила, когда же встреча. Мне ответили, что вопрос уже не стоит.

— Вы могли бы быть с Вероникой и Светланой подругами в жизни, или это чисто рабочая коллаборация и вы слишком разные?

— Есть вещи, которые нас объединяют — например, просекко и шопинг (смеется). Я думаю, что пить просекко вместе мы будем и после этой истории.

— Что ты почувствовала в тот момент, когда Виктора Дмитриевича не зарегистрировали? Где ты была в это время?

— Я была в ЦИКе, в условной комнате ожидания. Мы были вдвоем с Ильей (Илья Салей, юрист штаба Виктора Бабарико — The Village Беларусь), смотрели стрим по телефону. Мы почувствовали, что сейчас нужно срочно искать новое решение.


Разочарования не было, потому что не было иллюзий. Мы все понимаем, что есть много вариантов развития событий, какие-то из них более вероятные, какие-то — менее. Вариант регистрации Виктора мы оценивали как более вероятный, потому что он выглядел как самый безопасный для власти: кандидат в тюрьме, БТ бомбардирует его своими фильмами — шансы на победу в таких условиях минимальные.

А нерегистрация дает возможность появлению других вариантов, условных черных лебедей, которые никто не может предугадать. Наше объединение — это черный лебедь. Такой вариант развития событий мы не рассматривали даже две недели назад.

А теперь это вдруг произошло, увеличило наши силу раз в десять и приблизило победу — это не пустые слова. Власти выбрали самый невыгодный для себя вариант, объединив миллионы своих противников.

— Какие гарантии, что в случае победы Светлана сдержит свое обещание и не останется президентом?

— А какие гарантии, что сейчас на Минск не упадет метеорит? Я не рассматриваю такой вариант. Я считаю, что мы все взрослые люди и несем ответственность за то, что делаем. Если Светлана сейчас во всеуслышание говорит, что она это сделает, значит, она отдает себе отчет.

Ведь миллионы людей придут на избирательные участки, только потому что она это пообещала. Она берет на себя личную ответственность, ей отвечать перед избирателями, которые за нее проголосовали. Мне кажется, благодаря опыту, пережитому ей самой и ее семьей, она понимает, как опасно пользоваться такими же методами, которые использует действующая власть.

— Когда ты последний раз плакала?

— На сцене 19 июля, когда увидела несколько тысяч человек. Я даже поэтому не снимала очки. До этого я выходила на сцену как музыкант и как спикер на конференциях. Но испытывала при этом совершенно другие чувства.

Когда стоишь на сцене во время митинга, к страху сцены прибавляется ощущение громадной ответственности за то, что сейчас происходит. Ты понимаешь, что любое сказанное слово, любой жест, любое направление мысли может воздействовать на людей.

Скажу честно: я плакала, когда узнала о задержании Виктора и Эдуарда. Во-первых, я увидела, что машина насилия разгоняется, несется на сумасшедшей скорости, уже не может остановиться сама, и с этим ничего нельзя сделать. Хотя иллюзий ни у кого нет. И мы понимали, что это или вопрос времени, или глобальных изменений.

Во-вторых, двух очень близких мне людей забрали из моей жизни и поместили в СИЗО. С Виктором мы плотно работали последний год, когда я стала арт-директором Оk16. А с Эдуардом до работы в рамках избирательной кампании мы разговаривали только однажды. Но с первого дня совместной работы нашли общий язык, а дальше был просто кайф

А еще у нас с Эдуардом была традиция — мы каждое утро завтракали вместе. Таким образом мы следили друг за другом, чтобы оба успевали есть, потому что первые недели мы работали по 16 часов.

Во время завтраков мы говорили не только о рабочих моментах, но и о наших семьях, книжках, фильмах, опыте, путешествиях.

— Если Виктор становится президентом, то кем становишься ты?

— Я могу сказать, что у меня расписаны культурные проекты в Германии до 2022 года. Я надеюсь, что еще смогу после всего этого и как музыкант, и как человек искусства себя каким-то образом применить.

— Подожди, а как же политика? Я думала, ты сразу занимаешь пост в правительстве…

— Я понимаю, что мне, наверное, никто не поверит, но я действительно об этом не думаю. Я сейчас не думаю ни о чем дальше 10 августа. Хотя у меня в календаре и стоят концерты и проекты, они начинаются с осени.


— Насколько сильно ты не разбиралась в политике до участия в избирательной кампании?

— Меня нельзя назвать аполитичным человеком. У нас в семье мы всегда много дискутировали по разным вопросам, я участвовала во всех протестах, до того как уехала. Я всегда понимала, что мое личное будущее зависит от будущего страны. И тот факт, что мне пришлось уехать, потому что здесь я не могла ни реализовать себя, ни продолжить образование, говорит о том, что в этой стране что-то не в порядке.

За тем, что происходит в мире, я тоже уже много лет слежу, потому что события в Украине, России и Европе тоже так или иначе влияют на нашу жизнь. Что интересно, я уверена, что многие беларусы знают гораздо больше о российской или украинской политической жизни, чем о беларуской. Редкий беларус вспомнит хотя бы пять фамилий депутатов, которые якобы представляют их в парламенте.

— Я болезненно реагирую на ребят, которые никак не высказываются, игнорируют даже такие ключевые события как нерегистрация и продолжают постить радугу и холодник. Я пытаюсь себя уговорить реагировать спокойнее, потому что у них есть право так себя вести. Или нет? Как ты к такому относишься?

— Я каждому оставляю право поступать так, как он считает нужным. Но, как говорится, «придут за всеми». Если вы считаете, что вы аполитичны и происходящее вас не касается, то вы заблуждаетесь. Не все понимают, что стоимость кофе в баре зависит от политики, от действующей власти.

Возможность без проблем устроить ребенка в детский садик, а не полгода об этом договариваться тоже зависит от политики. Я не знаю, исключительно ли это достижение советской власти или есть и другие причины, но люди перестали улавливать взаимосвязь между качеством их жизни и властью, которая должна их интересы представлять.

В конечном итоге мы сами виноваты в том, что с нами происходит. Но мало кто хочет брать на себя ответственность за то, что происходит в его собственной стране.

— Как ты думаешь, как ваша коллаборация повлияет на развитие истории с феминизмом в Беларуси? Пока Беларусь не самая продвинутая страна в этом вопросе.

— Я думаю, что феминизм перестанет быть ругательным словом. Я уверена, что большинство женщин не подозревает, что они феминистки, да и мужчины тоже. А сейчас появились три сильные женщины, которые возглавляют оппозицию на выборах Республики Беларуси, они приняли решение и взяли на себя ответственность, несмотря на высокие риски. Это свершившийся факт.

Возможно, они еще не готовы назвать это феминизмом, но это он и есть. И все люди, которые нас поддерживают, тоже феминисты — и мужчины, и женщины (смеется). Просто, наверное, нужно перестать бояться этих слов и называть вещи своими именами.

— Тебе страшно?

— В классическом смысле мне не страшно. У меня есть страх сцены, но я выхожу и просто начинаю делать свою работу. У меня есть страх за то, что если мы сейчас все вместе не приложим все усилия, то это не закончится. А если это сейчас не закончится, то нас всех закатают в асфальт. Здесь не останется ничего от вольно думающих людей, от людей, которые готовы выражать свое несогласие, от людей, которые готовы строить свой бизнес.

IT, может, думает, что их это не коснется, потому что они аутсорс, но их это тоже коснется. Если сейчас это не изменится, то не изменится никогда. Под сейчас я имею в виду 9 августа плюс какое-то время на сам процесс.

Процесс запущен, и это единственный шанс все изменить. Если этого не произойдет, то мы все можем собирать чемоданы и уезжать из страны.

— А в бытовом плане тебе страшно? Ареста, заключения, что вдруг ты поедешь в колонию шить варежки.

— Когда я принимала решение, понимала, что такое может случиться, подумала об этом несколько дней, но люди ведь даже в ГУЛАГе выживали и оставались людьми. Они могут сделать с нами многое, но не могут запретить нам любить, мыслить. Естественно, ехать я туда не хочу. А вообще главное взять с собой побольше просекко! (смеется)

— Как изменилась твоя жизнь в плане безопасности. Принимаешь ли ты какие-то дополнительные меры?

— Да, я не писаю под деревьями, не хожу на красный свет, не ругаюсь матом на улице и не наступаю на ноги милиционерам (смеется).

— А ты осматриваешь свою квартиру на предмет прослушки, например?

— Нет. Во-первых, мне абсолютно нечего скрывать. Во-вторых, последние два с половиной месяца я прихожу домой, ложусь спать, просыпаюсь и ухожу. Можно прослушивать, пожалуйста. Я думаю, что прослушки нет, но если она есть, то, наверное, я уже подружилась с этими людьми, которые меня слушают, потому что делюсь с ними самой лучшей музыкой в мире — по утрам и вечерам я слушаю Баха, Моцарта, иногда Beatles.

— Ты во многих стримах и интервью говоришь, что работаешь бесплатно. А как это возможно? У тебя есть какие-то накопления? Сколько еще ты сможешь продолжать делать неоплачиваемую политическую работу?

— В момент принятия решения я просчитала, на сколько мне хватит сбережений и как я ими должна распоряжаться. Сейчас я в отпуске за свой счет. Накоплений мне хватит еще на несколько месяцев. Самая большая статья расходов — это квартира, за нее я заплатила до октября.


— Маша, какие мужчины тебе нравятся?

— Мне нравятся умные мужчины с чувством юмора, которые способны слушать и слышать. Мне нравятся мужчины, которые не боятся брать ответственность за свои поступки и могут принимать решения. То же самое можно сказать и по отношению к женщинам, которые мне нравятся.

— Таких мужчин много в Беларуси?

— Их нигде не много, не только в Беларуси. Когда я училась в музыкальном колледже в Минске, то была единственной девочкой среди 15 мальчиков. Многих из них я до сих пор могу назвать своими близкими друзьями, хоть мы и видимся теперь нечасто. Мне было очень сложно взаимодействовать с мальчиками, но благодаря им я научилась общаться в мужском мире.

Тогда считалось, что девочке, которая учится на такой сложной специальности, можно особо не напрягаться, потому что года через три она выйдет замуж и все. Считалось, что только у мальчиков есть профессиональное будущее. Тогда я это очень сложно воспринимала и у меня всегда присутствовала уверенность, что я делаю все хуже, чем мальчик. Это опять к вопросу феминизма.

У нас было равное право на образование, но не было права на равное отношение. Сейчас в своей работе, своих проектах я целенаправленно поддерживаю женщин, потому что знаю, что каждая из тех, которая пришла к какой-то самореализации или желанию что-то делать самостоятельно, проходит этот путь намного сложнее, чем мужчина.

Есть такое выражение, что если вы едете в лифте наверх, возьмите с собой кого-то. Вот я постоянно беру с собой кого-то, чтобы не ехать в этом лифте одной.

— У тебя есть молодой человек?

— Нет.

— А есть поклонники, атакующие вопросами, куда привезти цветы, предложениями полететь в Париж?

— Есть. Это, конечно, приятно. Но сейчас эта часть жизни меня не очень интересует. Мне кажется, когда находишься в такой мясорубке, любому близкому человеку, который с тобой рядом, очень сложно, потому что мы сейчас себе не принадлежим. Это может подтвердить любой из нашей команды.

У нас есть общая цель, и мы друг с другом проводим больше времени, чем со своими близкими. Поддержка и понимание близких людей сейчас, конечно, очень важны.

— Маша, ты подала сигнал Вадиму Прокопьеву?

— Да. Следите за новостями.

— Весь интернет требует какой-то план Виктора Бабарико. Это уже стало мемом. Откуда взялась эта история с планом?

— Я не знаю, откуда эта история. Но я могу сказать, что план состоит в том, чтобы каждый беларус взял ответственность за свою собственную жизнь — пришел на выборы, проголосовал за Светлану Тихановскую, ни в коем случае не голосовал досрочно и защищал свой голос.

— До какого момента ты готова дойти? Где твой личный предел?

— Когда победим, когда все изменится.

— А если это произойдет не скоро?

— Надо быть к этому готовой и все равно пытаться делать, раз взяла на себя ответственность. Уехать на пляж в Гран-Канария я могу в любой момент. А изменить ситуацию в Беларуси есть только один шанс.

— Тебе не будет потом скучно возвращаться к прежней жизни?

— Это то, чего я на самом деле боюсь. Боюсь, что не буду знать, чем буду заниматься после 10 августа. Несмотря на то что у меня расписаны концерты до 2022 года, я понимаю, что от такого драйва и невероятной силы, которую мы сейчас чувствуем, когда мы вместе невероятные штуки творим, для каждого из нас стоит вопрос физической и психической выживаемости.

Это дико интересно, захватывающе, большое приключение. И чем заниматься в жизни, когда мы победим, я пока не знаю. Наверное, те проекты, которые я делала раньше, потом уже мне не будут так же интересны.

— Расскажи про свою семью.

— У меня очень прекрасная семья, и я понимаю, что мои ценности, силы, энергия, здравый подход к тому, что происходит, ощущение несправедливости, с которой не могу смириться — все это было заложено в семье.

У нас очень большая семья. Мы дружим и общаемся с двоюродными и троюродными родственниками. Мы тоже очень разные, но всегда друг друга поддерживаем. Когда собираемся все вместе, ржем до одури.

Моя сестра работает в IT, мой папа инженер, но тоже в IT-компании. Мама, к сожалению, год назад умерла в минской больнице во время плановой операции на сердце (Маша начинает плакать — The Village Беларусь). Ты спрашивала, когда я последний раз плакала. Получается, что сейчас (улыбается).


Это был один из моментов, почему я в августе прошлого года приняла решение уехать работать в Беларусь из Германии. Я очень четко поняла, что папа, который жил с мамой 38 лет, сейчас остается один. У меня была физическая потребность быть с родными больше, чем раньше.

До этого я 12 лет бывала в Беларуси только проездом. То есть если бы мама осталась жива, я не знаю, занималась ли бы я тем, чем занимаюсь сейчас, потому что я бы не могла не учитывать ее мнение.

Мама умерла 14 июня, а через месяц я была на сцене и делала один из самых сложных проектов — про свободу. Это какой-то пророческий момент. Нас было шесть артистов, мы давали интервью, каждый рассказывал свое понимание свободы.

И на мое понимание свободы была написана музыка. Я играла на басовой флейте, а на экране в это время шли кадры Площади 2010 года. В первую неделю работы в штабе я вспоминала этот проект…