Лаевский: Чем можно помочь Бабарико и другим политзаключенным?

Юрист, адвокат, лишенный лицензии белорусскими властями, Дмитрий Лаевский в интервью Филину – о ситуации с Виктором Бабарико, госпитализированным из колонии в больницу, и c другими политзаключенными, к которым не допускают адвокатов и, по сути, лишают переписки.



Претендовавший на пост президента на выборах 2020 года Виктор Бабарико, приговоренный судом к 14 годам, из колонии был госпитализирован в Новополоцкую больницу.

Представители команды политика сообщили: Бабарико отводят жидкость из легких, его состояние оценивается как средней тяжести. О причинах госпитализации по-прежнему неизвестно.

Около двух месяцев от Бабарико не поступала письменная корреспонденция. В последнее время он постоянно находится в ШИЗО. Кроме того, 20 марта прошли обыски у шестерых адвокатов, среди которых оказался и адвокат Бабарико.

— Как можно защититься политзаключенному в условиях, когда к нему не допускают адвоката?

— После серии обысков у коллег я писал в своем телеграм-канале, о том, что посещение адвокатом человека в колонии дает человеку контакт с внешним миром. Именно этого лишены находящиеся в колониях Виктор Бабарико, Максим Знак и Мария Колесникова. Это серьезное поражение в правах и очень опасная ситуация, потому что в отсутствие доступа адвоката и общественного контроля возрастает опасность применения недопустимого обращения. Это должно быть прекращено.

Надеюсь, в скором времени детали того, что произошло с Виктором Бабарико, станут известны.

Когда человек находится в заключении в колонии, его возможности защититься с использованием правовых средств крайне ограничены. Если человека поместили в штрафной изолятор (ШИЗО), он оказывается лишен возможности подавать письменные обращения. По сути дела, ему можно только надеяться на то, что люди вне колонии будут предпринимать меры для того, чтобы до него как-то добраться.

{banner_news_show}
Поэтому ситуация с давлением на адвокатуру в целом и с недопуском адвокатов в частности – это очень серьезная проблема. На примере Бабарико, Колесниковой, Знака и других политзаключенных мы видим, во что это выливается.

В Уголовно-исполнительном кодексе сказано, что заключенные могут обращаться с заявлениями по любым вопросам к руководству и сотрудникам колонии. Эта норма работает крайне избирательно. Устные обращения Знака и Бабарико о допуске адвоката почему-то удовлетворения не находят. Адвокаты приезжают, но им говорят: человек заявления не подал.

Заключенный может направить жалобу вне колонии, но все зависит от того, насколько порядочной будет администрация – выпустят эту жалобу или нет. Вот и все правовые возможности.

На самом деле человек находится в заключении в крайне уязвимом положении. Единственная для него надежда — это то, что будут делать люди на свободе. Потому что они могут привлекать внимание к этой проблеме, обращаться на приемы в госорганы и делать информацию достоянием гласности. Также они могут подавать обращения и тоже предавать огласке.

Общественность может обращаться не только к сотрудникам пенитенциарной системы. Есть те же самые прокуроры, которые обязаны пресекать нарушения прав заключенного, можно обращаться к медицинским сотрудникам, которые обязаны принимать меры.

Если кто-то говорит, что это все не имеет смысла, то эффект от этого один: цели, ради которых осужденные помещаются в ситуацию без связи с внешним миром, оказываются достигнутыми. Люди на свободе могут делать многое.

— После того, как Мария Колесникова попала с прободной язвой и перитонитом в больницу, после серии публикаций в независимых медиа провластные телеграм-каналы опубликовали фото Марии из больничной палаты. Это также стало результатом неравнодушия общества.

— Да. Проблема упирается в то, что те же самые адвокаты — это дефицит. Были предприняты шаги, которые поставили адвокатуру в абсолютно подневольное состояние. И сегодня просто физически многие адвокаты, которые готовы были отстаивать права людей в ситуациях, которые сейчас наблюдаем, не имеют права практиковать, не могут выполнять эту функцию, не могут пойти на прием, подать жалобу, посетить человека в колонии. И заменить их некем. Но тем не менее, все это могут пытаться делать граждане — небезразличные, близкие и так далее.

Что может сделать общественность? Она может продемонстрировать, что ей небезразлично. Можно писать письменные обращения. Но опять же это не инструкция к действию. Это к тому, что, если бы, скажем, в какую-нибудь прокуратуру или департамент пришло бы несколько тысяч обращений граждан по какому-то вопросу, то очевидно, было бы понятно, что этот вопрос общественно значим.



Получается замкнутый круг. Проблема ведь не только в том, что адвокатов нет, или в том, что их мало или они боятся. Проблема в том, что все пронизано ощущением того, что «ай, это бессмысленно, значит, делать не надо».

Месяц назад я писал о том, что к политзаключенным не пускают адвокатов. Вы думаете, была какая-то реакция международной правовой общественности или специальные докладчики ООН отреагировали на это? Нет. Вроде бы вопрос для всех важен, но никто особо на него не обращает внимания, пока самого не коснулось лично.



{banner_news_end}
Я даже не вижу в медиа в широком смысле интереса к этому вопросу. Вот когда уже человек в больницу попал, тогда будем об этом говорить. Этого недостаточно по факту оказывается.

Результат всегда наступает. Вопрос в том, какое количество усилий образуют критическую массу для достижения результата. Отмена несправедливого приговора — это задача, которая требует неимоверных усилий. Но допуск к человеку, чтобы убедиться, что он жив-здоров, — это явно задача, которая в меньшей степени непреодолима.

Не надо думать, что будет решающим аргументом. Нужно делать то, что нужно, и в какой-то момент результат будет. Есть практическая задача, есть шаги, которые вероятно могут позволить ее решить, но пока мы их все не сделаем, то почему говорим, что она нерешаема? Может, она нерешаема, но мы об этом узнаем тогда, когда исчерпаем все возможности. А они не исчерпаны.

— Часть родственников политзаключенных выбрала позицию не молчать, как например, жены Николая Статкевича и Дениса Ивашина. А некоторые молчат, боясь навредить родным в заключении. Как юрист вы какой могли бы дать совет: молчать или предавать огласке факты, связанные с нарушением прав заключенных?

— Это выбор людей. Я не могу сказать, что нужно так действовать или иначе. Зависит от того, предпринимается ли что-то помимо молчания. Я не исключаю возможность переговорных результатов, но если просто молчать и вместо этого ничего не делать, то маловероятно, что это какой-то результат может дать, кроме того, что развяжет руки еще больше.



В ситуации, когда никакие другие инструменты уже невозможны, публичность может быть тем инструментом, который позволит остановить какие-то неприемлемые действия в отношении осужденного.

Подтверждений того, что именно так это бывает, довольно много. Я большой противник того, что не надо предпринимать правовые шаги, потому что они якобы не имеют смысла.