«Первые дни думаешь: все, в политику больше не полезу. Но уже через неделю рождается еще большая злость к режиму»
«Морально я всегда был готов к тому, что когда-то могут прийти и ко мне,— рассказал «Нашай Ніве» 34-летний минчанин, работающий в частном секторе экономики. — Поэтому я не был очень удивлен или напуган.
Пребывание на Окрестина вызывает еще большую злость к режиму, рассказывает освобожденный житель Минска. Губоповцы сильно кричат, от этого не понимаешь, что вообще происходит, и время идет довольно быстро. Много оскорбляют и угрожают. Но понимаешь, что эти их крики и угрозы продуманы, чтобы запугать человека, но я вообще не чувствовал себя устрашенным, иногда даже было смешно от их тупых фраз и вопросов. Я сразу отпустил ситуацию, так как понимал, что от меня уже ничего не зависит. Просто ждал что будет дальше.
Везут в ГУБОПиК. Там на каждой двери свастика Z.
Во время задержания и во время пребывания в ГУБОПиКе всегда выделялись добрые и злые полицейские. Злой — очень брутальный, жестокий, много матерится, угрожает, оскорбляет. Добрый, наоборот, успокаивает, старается быть таким ласковым, добрым, вежливым. Честно скажу, это было приятно и немножко успокаивало, хотя я и понимал, что это какая-то игра. Вот только до сих пор не понимаю, что за игра.
На Окрестина плохие условия содержания немного сглаживались хорошей компанией. Играли в слова, мафию, слушали лекции умных людей.
{banner_news_show}
Что касается дежурных на Окрестина, то тоже были добрые и злые. Например, добрый утром будит словами: «Доброе утро, просыпайтесь, банда». А злой бомбил в дверь и кричал: «Подъеееееем». Добрый отвечал на вопросы, злой игнорировал. Добрый сразу приносил туалетную бумагу, злой мог только с третьей просьбы принести. Добрый оставлял на ночь включенными две лампы, злой — четыре. Такой вот ламповый у них диапазон добра: две или четыре. Впрочем, большинство из них были все же добрые.
Когда уже отбываешь свой срок, время тянется очень медленно. Игры и лекции немного ускоряют его, но не очень. Сильно напрягает то, что многие сидят уже второй-третий раз подряд, поэтому ты не знаешь, отпустят ли тебя, дадут ли еще 15 суток. Здесь вначале не знаешь, как досидеть эти свои 15 суток, а когда представляешь, что еще столько же могут дать, то просто плакать хочется.
Время от времени из камеры переводили людей в другие камеры. Просто называют фамилию и говорят «с вещами на выход». И ты никогда не знаешь, придут ли за тобой. Конечно же, не хочется переходить в другую камеру, ведь привыкаешь к людям.
Еще заметил, что первые несколько дней были мысли, мол, все, в политику больше никогда не полезу. Но уже через неделю эти мысли исчезли и сменились на еще большую злость к режиму.
Пребывание на Окрестина вызывает еще большую злость к режиму, рассказывает освобожденный житель Минска. Губоповцы сильно кричат, от этого не понимаешь, что вообще происходит, и время идет довольно быстро. Много оскорбляют и угрожают. Но понимаешь, что эти их крики и угрозы продуманы, чтобы запугать человека, но я вообще не чувствовал себя устрашенным, иногда даже было смешно от их тупых фраз и вопросов. Я сразу отпустил ситуацию, так как понимал, что от меня уже ничего не зависит. Просто ждал что будет дальше.
Везут в ГУБОПиК. Там на каждой двери свастика Z.
Во время задержания и во время пребывания в ГУБОПиКе всегда выделялись добрые и злые полицейские. Злой — очень брутальный, жестокий, много матерится, угрожает, оскорбляет. Добрый, наоборот, успокаивает, старается быть таким ласковым, добрым, вежливым. Честно скажу, это было приятно и немножко успокаивало, хотя я и понимал, что это какая-то игра. Вот только до сих пор не понимаю, что за игра.
На Окрестина плохие условия содержания немного сглаживались хорошей компанией. Играли в слова, мафию, слушали лекции умных людей.
{banner_news_show}
Что касается дежурных на Окрестина, то тоже были добрые и злые. Например, добрый утром будит словами: «Доброе утро, просыпайтесь, банда». А злой бомбил в дверь и кричал: «Подъеееееем». Добрый отвечал на вопросы, злой игнорировал. Добрый сразу приносил туалетную бумагу, злой мог только с третьей просьбы принести. Добрый оставлял на ночь включенными две лампы, злой — четыре. Такой вот ламповый у них диапазон добра: две или четыре. Впрочем, большинство из них были все же добрые.
Когда уже отбываешь свой срок, время тянется очень медленно. Игры и лекции немного ускоряют его, но не очень. Сильно напрягает то, что многие сидят уже второй-третий раз подряд, поэтому ты не знаешь, отпустят ли тебя, дадут ли еще 15 суток. Здесь вначале не знаешь, как досидеть эти свои 15 суток, а когда представляешь, что еще столько же могут дать, то просто плакать хочется.
Время от времени из камеры переводили людей в другие камеры. Просто называют фамилию и говорят «с вещами на выход». И ты никогда не знаешь, придут ли за тобой. Конечно же, не хочется переходить в другую камеру, ведь привыкаешь к людям.
Еще заметил, что первые несколько дней были мысли, мол, все, в политику больше никогда не полезу. Но уже через неделю эти мысли исчезли и сменились на еще большую злость к режиму.