Два взгляда на насилие в политике. Убийство Бондаренко как лакмусовая бумажка
Убийство Романа Бондаренко стало вопиющим свидетельством тех фундаментальных различий между гражданами Беларуси, которые разделили наше общество на два непримиримых лагеря. Все самые многообразные – эстетические, политические, социальные, мировоззренческие, языковые и прочие – различия ведут нас к этому ключевому, центральному вопросу о роли и месте насилия в политическом и гражданском мире. На наш взгляд, именно насилие и отношение к насилию являются ключом к пониманию того, что нас разъединяет.
Несмотря на весьма разнородный состав протестующей части общества, в котором радикальные формы соседствуют с самыми миролюбивыми формами, его общий консолидирующий настрой имеет подчёркнуто мирный характер и не апеллирует к насилию. Нарочито ненасильственная форма сопротивления даже в самых вызывающих и провокативных ситуациях и обстоятельствах (зафиксированных убийств семи человек, массовых пыток, изнасилований и избиений граждан всех возрастов и полов) уже не раз становилась основанием для отчаянных восклицаний и жёсткой критики («сколько можно это терпеть?!»). Запоминающимся в этом плане стал разговор Александра Невзорова со Светланой Тихановской (см. с 11-й минуты), где центральным стал всё тот же ключевой вопрос о беззащитности и уязвимости мирного протеста по отношению к циничному, самодовольному и бесконтрольному насилию.
Разумеется, причин этому смирению и подчёркнуто ненасильственному протесту много: это и горький исторический опыт жертвенности, и ясное понимание неравенства сил, и много чего ещё. Тем не менее, на мой взгляд, центральным в апологии непротивления злу насилием является, возможно, наивное, но ясное и твёрдое понимание того факта, что если ответить насильникам тем же, граждане поставят себя на точно такой же путь морального падения и преступного цинизма, которым идут сегодняшние палачи и насильники. Мирно протестующие беларуски и беларусы опасаются тем самым снизить в своём лице и в лице сограждан самое дорогое – ценность отдельно взятой человеческой жизни.
При взгляде на кадры похорон Романа Бондаренко это понимание с какой-то особенной силой стучится в наши умы и сердца: всем нам вдруг стало невыносимо больно именно потому, что мы смогли оценить и глубоко пережить утрату вот этой личности, вот этой отдельно взятой жизни. У нас есть время и силы на то, чтобы пристально присмотреться к ней, узнать о ней всё в подробностях и понять, как много мы потеряли, когда Романа не стало. В ситуации ответного насилия, когда смерть многократно умножается, индивидуальный профиль отдельно взятой человеческой жизни как бы стирается: это десятки, сотни, тысячи или десятки тысяч смертей. Во многих наших странах-соседях мы наблюдали именно такую картину. Но именно поэтому так не должно быть у нас – считают беларуски и беларусы. Ведь открыть «ящик пандоры» насилия – значит потерять способность воспринимать, сопереживать и вникать вот в эту уникальную утраченную жизнь, то есть это значит девальвировать ценность человеческой жизни как таковой.
Именно поэтому, несмотря на все различия и проистекающие отсюда конфликты, протестующие исходят из того, что гражданский мир возможен и он базируется на гораздо более глубоких основаниях: на принципах морали и законах человеческого общежития, стоящих на страже ценности отдельно взятой человеческой жизни, которой нельзя жертвовать просто так даже во имя самых высоких целей, материальных и общественно-политических благ.
Государство и имеющийся у него аппарат насилия в этой картине мира не самоценны и не конститутивны для политического мира, но производны от мира гражданского. Государство – это лишь инструмент поддержания того гражданского и политического порядка, о котором люди сами могут – несмотря на все различия и конфликты – договориться. В определённом смысле политический мир протестующих строится в согласии с политической философией Аристотеля, Джона Локка и Ханны Арендт, согласно которым политический порядок и государство как инструмент его поддержания основывается не столько на страхе перед смертью и возможным хаосом, сколько на предпочтении более счастливой, полноценной и добродетельной жизни.
Как писал Аристотель, человек в обществе может не просто жить, но жить счастливо и добродетельно. В этой картине мира каждый является «существом политическим» (Аристотель), а весь политический мир – это агональное соперничество оппонентов на публичных площадках, их битва аргументами за симпатию и доверие большинства (Арендт). В такой модели политический оппонент и соперник – это партнёр, без которого не будет самого соперничества, агона, соревновательности, а значит и политического мира как такового.
В таком понимании политического мира утрата доверия и симпатии со стороны большинства по отношению к политику означает по сути поражение в политической борьбе – это «чёрная метка», дающая сигнал политику, что пора уходить. Как раз поэтому многие протестующие сегодня так недоумевают и возмущаются тем фактом, что несмотря на брошенные в лицо тирану слова недоверия, антипатии и даже ненависти, он продолжает упорно держаться за власть, насилуя граждан и глумясь над их страданиями...
{banner_news_show}
Однако, это происходит как раз потому, что для Лукашенко и его сторонников политический мир строится совершенно по иной модели. Эта модель не только имеет свои исторические праформы, связанные, прежде в его, с советским опытом, но и концептуальные, мировоззренческие основания, которые можно было бы связать с политической философией Платона, Томаса Гоббса и Карла Шмитта. В этой модели насилие – это основа политического мира как такового, поскольку без насилия нет и не может быть политического сообщества и политического порядка. Гражданское общество в его «естественном состоянии» по сути идентифицируется с состоянием хаоса, состоянием «войны всех против всех» (Гоббс), поскольку далеко не всякий человек является «существом политическим» (как полагал Аристотель и затем Арендт).
Напротив, для Платона, Гоббса, Шмитта и сторонников Лукашенко подавляющее большинство людей не способны на политическое действие, на какой бы то ни было добровольный договор друг с другом, который мог бы стать обязательным к исполнению достаточно продолжительное время. Люди в таком мире вызывают друг у друга глубокое взаимное недоверие и даже враждебность (по Гоббсу, «человек человеку волк»). Будучи «отпущенными» в естественное, до-государственное состояние, они, скорее всего, уничтожат друг друга (знаменитая «война всех против всех» Гоббса). Отсюда и сакрализация государства – оно самоценно, поскольку только благодаря аппарату легитимного насилия устанавливается тот мир и порядок, который сами граждане без этого государственного насилия установить и поддержать не в состоянии.
«Существами политическими», способными управлять политическим миром и поддерживать порядок, являются лишь некоторые граждане, наделённые исключительными способностями к политическому действию – политики. Логика приверженцев этой политической философии проста: политика – это власть, а власть не может быть у всех, она всегда неизбежно лишь у некоторых. Власть – это сила, а сила проявляется в способности сломить волю и подчинить всех остальных, неспособных к политической жизни, к послушанию и покорности. Именно поэтому в основе политического сообщества, порядка и мира лежат отношения господства (со стороны политиков) и подчинения (со стороны всех остальных). Соответственно, все те, кто оспаривают такой расклад – враги политического мира как такового (Платон, Шмитт) и, во имя сохранения мира и порядка, во имя устранения вражды и войны всех со всеми, которая может (!) принести жертв гораздо больше и разрушить всё сообщество, можно и даже нужно применять насилие до тех пор, пока отношения между людьми не приобретут «конструктивный» характер, т.е. снова не станут отношениями господства и подчинения.
Согласно этому пониманию, убить отдельно взятого оппонента или даже многих оппонентов можно и нужно, если он/они представляет угрозу гражданскому и политическому миру как таковым, тому целому, которое, будучи однажды построенным, является сооружением очень хрупким и уязвимым, поскольку держится исключительно на политической воле и проницательности некоторых политиков. Мера насилия, необходимая для устранения угрозы порядку, всегда определяется ситуативно: иногда достаточно убить всего лишь несколько, запугав остальных, а иногда приходится убивать миллионами.
Случай убийства Романа Бондаренко показывает всем нам, как власть и её агенты (от неистовых бабуль до спокойных и уравновешенных экспертов и провластных интеллектуалов) оправдывают убийства, пытки, избиения и иные формы насилия над согражданами. Лукашенко даже предлагает гражданам удовлетвориться классическим утилитаристским подсчётом жизней, потерянных за сутки: 2+1+1>1. Проблема, однако, в том, что жизнь тех четырёх несчастных забрал несчастный случай и/или они погибли по своей вине. А вот Роман Бондаренко был убит. Убит по политическим мотивам. Убит с целью отомстить и запугать граждан, загнать их в то состояние страха, который заставит граждан признать власть политика, имеющего право использовать государственные ресурсы насилия даже в ситуации острого дефицита легитимности, точнее, именно поэтому использовать его бесконтрольно, волюнтаристски (по Шмитту, это вполне допустимо в экстраординарных условиях).
С точки зрения Лукашенко и его политического окружения, а также его гражданских сторонников, насилие даже в самых его крайних формах допустимо и вполне оправдано, поскольку служит более высоким ценностям и целям– сохранению суверенитета государства, мира и порядка, основанного на господстве и подчинении. Проблема, однако, в том, что этот тип отношений уже неприемлем для значительной части общества, а потому насилие оказывается не только делегитимированным, но и десакрализованным, бессмысленным и значит вопиюще несправедливым, бесчеловечным и чудовищным.
Разлом общества по вопросу оправданности насилия растёт с каждым днём, с каждой новой жертвой, с каждым убитым, избитым, изнасилованным, посаженным в тюрьму человеком, с каждым униженным и оскорблённым… В эти окаянные дни решается вопрос о том, в каком политическом мире и в каких отношениях друг с другом будут жить беларуски и беларусы: в плюралистичном, полном конфликтов и тревог мире, динамически управляемом соперничеством политических оппонентов-партнёров или в мире принудительной стабильности, достигнутой путём насильственной унификации различий и кровавого установления отношений господства и подчинения?
Доверие, партнёрство и предпочтение счастливой и добродетельной жизни
Несмотря на весьма разнородный состав протестующей части общества, в котором радикальные формы соседствуют с самыми миролюбивыми формами, его общий консолидирующий настрой имеет подчёркнуто мирный характер и не апеллирует к насилию. Нарочито ненасильственная форма сопротивления даже в самых вызывающих и провокативных ситуациях и обстоятельствах (зафиксированных убийств семи человек, массовых пыток, изнасилований и избиений граждан всех возрастов и полов) уже не раз становилась основанием для отчаянных восклицаний и жёсткой критики («сколько можно это терпеть?!»). Запоминающимся в этом плане стал разговор Александра Невзорова со Светланой Тихановской (см. с 11-й минуты), где центральным стал всё тот же ключевой вопрос о беззащитности и уязвимости мирного протеста по отношению к циничному, самодовольному и бесконтрольному насилию.
Разумеется, причин этому смирению и подчёркнуто ненасильственному протесту много: это и горький исторический опыт жертвенности, и ясное понимание неравенства сил, и много чего ещё. Тем не менее, на мой взгляд, центральным в апологии непротивления злу насилием является, возможно, наивное, но ясное и твёрдое понимание того факта, что если ответить насильникам тем же, граждане поставят себя на точно такой же путь морального падения и преступного цинизма, которым идут сегодняшние палачи и насильники. Мирно протестующие беларуски и беларусы опасаются тем самым снизить в своём лице и в лице сограждан самое дорогое – ценность отдельно взятой человеческой жизни.
При взгляде на кадры похорон Романа Бондаренко это понимание с какой-то особенной силой стучится в наши умы и сердца: всем нам вдруг стало невыносимо больно именно потому, что мы смогли оценить и глубоко пережить утрату вот этой личности, вот этой отдельно взятой жизни. У нас есть время и силы на то, чтобы пристально присмотреться к ней, узнать о ней всё в подробностях и понять, как много мы потеряли, когда Романа не стало. В ситуации ответного насилия, когда смерть многократно умножается, индивидуальный профиль отдельно взятой человеческой жизни как бы стирается: это десятки, сотни, тысячи или десятки тысяч смертей. Во многих наших странах-соседях мы наблюдали именно такую картину. Но именно поэтому так не должно быть у нас – считают беларуски и беларусы. Ведь открыть «ящик пандоры» насилия – значит потерять способность воспринимать, сопереживать и вникать вот в эту уникальную утраченную жизнь, то есть это значит девальвировать ценность человеческой жизни как таковой.
Именно поэтому, несмотря на все различия и проистекающие отсюда конфликты, протестующие исходят из того, что гражданский мир возможен и он базируется на гораздо более глубоких основаниях: на принципах морали и законах человеческого общежития, стоящих на страже ценности отдельно взятой человеческой жизни, которой нельзя жертвовать просто так даже во имя самых высоких целей, материальных и общественно-политических благ.
Государство и имеющийся у него аппарат насилия в этой картине мира не самоценны и не конститутивны для политического мира, но производны от мира гражданского. Государство – это лишь инструмент поддержания того гражданского и политического порядка, о котором люди сами могут – несмотря на все различия и конфликты – договориться. В определённом смысле политический мир протестующих строится в согласии с политической философией Аристотеля, Джона Локка и Ханны Арендт, согласно которым политический порядок и государство как инструмент его поддержания основывается не столько на страхе перед смертью и возможным хаосом, сколько на предпочтении более счастливой, полноценной и добродетельной жизни.
Как писал Аристотель, человек в обществе может не просто жить, но жить счастливо и добродетельно. В этой картине мира каждый является «существом политическим» (Аристотель), а весь политический мир – это агональное соперничество оппонентов на публичных площадках, их битва аргументами за симпатию и доверие большинства (Арендт). В такой модели политический оппонент и соперник – это партнёр, без которого не будет самого соперничества, агона, соревновательности, а значит и политического мира как такового.
В таком понимании политического мира утрата доверия и симпатии со стороны большинства по отношению к политику означает по сути поражение в политической борьбе – это «чёрная метка», дающая сигнал политику, что пора уходить. Как раз поэтому многие протестующие сегодня так недоумевают и возмущаются тем фактом, что несмотря на брошенные в лицо тирану слова недоверия, антипатии и даже ненависти, он продолжает упорно держаться за власть, насилуя граждан и глумясь над их страданиями...
{banner_news_show}
Недоверие, страх, насилие и предпочтение отношений господства и подчинения
Однако, это происходит как раз потому, что для Лукашенко и его сторонников политический мир строится совершенно по иной модели. Эта модель не только имеет свои исторические праформы, связанные, прежде в его, с советским опытом, но и концептуальные, мировоззренческие основания, которые можно было бы связать с политической философией Платона, Томаса Гоббса и Карла Шмитта. В этой модели насилие – это основа политического мира как такового, поскольку без насилия нет и не может быть политического сообщества и политического порядка. Гражданское общество в его «естественном состоянии» по сути идентифицируется с состоянием хаоса, состоянием «войны всех против всех» (Гоббс), поскольку далеко не всякий человек является «существом политическим» (как полагал Аристотель и затем Арендт).
Напротив, для Платона, Гоббса, Шмитта и сторонников Лукашенко подавляющее большинство людей не способны на политическое действие, на какой бы то ни было добровольный договор друг с другом, который мог бы стать обязательным к исполнению достаточно продолжительное время. Люди в таком мире вызывают друг у друга глубокое взаимное недоверие и даже враждебность (по Гоббсу, «человек человеку волк»). Будучи «отпущенными» в естественное, до-государственное состояние, они, скорее всего, уничтожат друг друга (знаменитая «война всех против всех» Гоббса). Отсюда и сакрализация государства – оно самоценно, поскольку только благодаря аппарату легитимного насилия устанавливается тот мир и порядок, который сами граждане без этого государственного насилия установить и поддержать не в состоянии.
«Существами политическими», способными управлять политическим миром и поддерживать порядок, являются лишь некоторые граждане, наделённые исключительными способностями к политическому действию – политики. Логика приверженцев этой политической философии проста: политика – это власть, а власть не может быть у всех, она всегда неизбежно лишь у некоторых. Власть – это сила, а сила проявляется в способности сломить волю и подчинить всех остальных, неспособных к политической жизни, к послушанию и покорности. Именно поэтому в основе политического сообщества, порядка и мира лежат отношения господства (со стороны политиков) и подчинения (со стороны всех остальных). Соответственно, все те, кто оспаривают такой расклад – враги политического мира как такового (Платон, Шмитт) и, во имя сохранения мира и порядка, во имя устранения вражды и войны всех со всеми, которая может (!) принести жертв гораздо больше и разрушить всё сообщество, можно и даже нужно применять насилие до тех пор, пока отношения между людьми не приобретут «конструктивный» характер, т.е. снова не станут отношениями господства и подчинения.
Согласно этому пониманию, убить отдельно взятого оппонента или даже многих оппонентов можно и нужно, если он/они представляет угрозу гражданскому и политическому миру как таковым, тому целому, которое, будучи однажды построенным, является сооружением очень хрупким и уязвимым, поскольку держится исключительно на политической воле и проницательности некоторых политиков. Мера насилия, необходимая для устранения угрозы порядку, всегда определяется ситуативно: иногда достаточно убить всего лишь несколько, запугав остальных, а иногда приходится убивать миллионами.
Случай убийства Романа Бондаренко показывает всем нам, как власть и её агенты (от неистовых бабуль до спокойных и уравновешенных экспертов и провластных интеллектуалов) оправдывают убийства, пытки, избиения и иные формы насилия над согражданами. Лукашенко даже предлагает гражданам удовлетвориться классическим утилитаристским подсчётом жизней, потерянных за сутки: 2+1+1>1. Проблема, однако, в том, что жизнь тех четырёх несчастных забрал несчастный случай и/или они погибли по своей вине. А вот Роман Бондаренко был убит. Убит по политическим мотивам. Убит с целью отомстить и запугать граждан, загнать их в то состояние страха, который заставит граждан признать власть политика, имеющего право использовать государственные ресурсы насилия даже в ситуации острого дефицита легитимности, точнее, именно поэтому использовать его бесконтрольно, волюнтаристски (по Шмитту, это вполне допустимо в экстраординарных условиях).
С точки зрения Лукашенко и его политического окружения, а также его гражданских сторонников, насилие даже в самых его крайних формах допустимо и вполне оправдано, поскольку служит более высоким ценностям и целям– сохранению суверенитета государства, мира и порядка, основанного на господстве и подчинении. Проблема, однако, в том, что этот тип отношений уже неприемлем для значительной части общества, а потому насилие оказывается не только делегитимированным, но и десакрализованным, бессмысленным и значит вопиюще несправедливым, бесчеловечным и чудовищным.
Разлом общества по вопросу оправданности насилия растёт с каждым днём, с каждой новой жертвой, с каждым убитым, избитым, изнасилованным, посаженным в тюрьму человеком, с каждым униженным и оскорблённым… В эти окаянные дни решается вопрос о том, в каком политическом мире и в каких отношениях друг с другом будут жить беларуски и беларусы: в плюралистичном, полном конфликтов и тревог мире, динамически управляемом соперничеством политических оппонентов-партнёров или в мире принудительной стабильности, достигнутой путём насильственной унификации различий и кровавого установления отношений господства и подчинения?