«Удары наносил подполковник». История белоруса, которого заставляли заявить о регистрации в плане «Перамога»

На «покаянных видео», записанных силовиками, и в их кабинетах в целом людей часто заставляют признаваться в регистрации в чат-боте плана «Перамога» BYPOL. Один из таких белорусов — айтишник и предприниматель из Минского района Дмитрий Борейчук. Его сначала осудили по административному делу, а после предъявили две «уголовки», в том числе за участие в экстремистском формировании. Мужчина сейчас в безопасности и открыто рассказал «Зеркалу», как ГУБОПиК выбивал из него признательные показания, почему на дела некоторых задержанных ставят метку «К» и чем потом для них это оборачивается.



Дмитрий сейчас восстанавливается после сложной операции, для него и его семьи открыт сбор на BYSOL. Вы можете поддержать его по ссылке.

«Подбегают каких-то два черта, вытаскивают меня, бросают на колени на снег, надевают наручники»

В 2020-м Дмитрий Борейчук собирал подписи за выдвижение Виктора Бабарико в президенты. Мужчина рассказывает, что был «достаточно наивен, как и Виктор Дмитриевич», когда считал, что, если «делать все правильно и по закону», властям не к чему будет предъявлять претензии.

В конце июля того года Дмитрий, как и десятки других людей, пошел подать ходатайство в КГБ, чтобы Виктору Бабарико изменили меру пресечения и отпустили под личное поручительство. Его, как и еще 50 человек, тогда задержали. Дмитрию дали 14 суток. После выхода на свободу мужчина стал замечать к себе интерес со стороны силовиков. Начались звонки с требованием явиться в СК. Потом в квартире семьи провели первый обыск — изъяли системный блок компьютера. Летом 2021-го был второй обыск. Оба раза самого Дмитрия дома не было, но он понял, что находится в разработке. Семья, как он говорит, перешла на «осадное положение».

— Я старался не светиться, долгое время дома не жил. Дома все научились не отвечать на звонки с неизвестных номеров, не открывать дверь сразу, практически бесшумно подходить к глазку, чтобы снаружи это было не видно, — рассказывает мужчина. — С нами тогда жили трое несовершеннолетних детей — двойняшки 15 лет и младшая дочь, которой 12. Всех мы с женой научили не отвечать на вопросы в отношении себя и родителей, если кто-то спрашивает в школе. А такие случаи были: милиция приходила в музыкальную школу и расспрашивала, где находится папа. Я понимал, насколько это абсурдно и неправильно — учить детей подобным вещам. Но мы были вынуждены так жить.


Через год, в конце ноября 2022-го, к Борейчуку пришли в третий раз. Он рассказывает, что в тот день ждал сантехника, поэтому не насторожился, увидев за дверью людей в гражданском. Ими оказались двое сотрудников минского ГУВД. Дмитрий вспоминает, что у оперативников не было с собой санкции на обыск, который они собирались провести у него дома, — за ними вместе поехали в СК. После на месте мужчине пришлось напоминать сотрудникам, что нужны понятые и адвокат. Понятыми взяли сотрудников «Белтелекома», которые прокладывали где-то рядом оптоволокно, а в адвокате мужчине отказали.

— Они изъяли майки с символикой, которая им показалась запрещенной, хотя там просто присутствовал черный и красный цвет на белом фоне, — рассказывает собеседник. — Нашли две картины с мазками белого и красного цветов. Изъяли инструменты, с помощью которых я все это изготавливал как ремесленник, — принтеры, ноутбук. Нашли, к сожалению, мой телефон — потребовали код доступа. Перевернули все в доме, составили протокол так, чтобы было невозможно ничего разобрать, и повезли меня в Минск, в неприметное здание в районе улицы Розы Люксембург. Там я ждал на заднем сидении машины во внутреннем дворике, как вдруг подбегают каких-то два черта, вытаскивают меня, бросают на колени на снег, надевают наручники. Так меня на полусогнутых ногах, с капюшоном на голове, в положении «мордой в пол», чтобы я ничего не видел, потащили на пятый этаж. Как понял потом, я попал в отделение ГУБОПиК по Минской области.

Дмитрий говорит, что в кабинете его посадили на стул и начали выбивать пароль от телефона. Мужчина пытался объяснить, что у него есть право хранить свою переписку в тайне. В ответ, вспоминает, — получал удары.

— Навалились несколько сотрудников. Я сидел головой вниз, обтекая от ударов. Потом понял, что лишиться жизни и здоровья здесь и сейчас не планировал, и дал им ПИН-код, — вспоминает мужчина. — В телефоне они ничего не нашли, решили, что мне нечего предъявить, и спросили: «Слушай, а за что тебя вообще сюда приволокли?». Они не знали сами, в чем дело. Один из сотрудников звонил начальнику и спрашивал, что со мной делать. Тот сказал, чтобы я подписал бумагу, что я предупрежден «о недопустимости нарушения закона». Правда, бумага из себя представляла чистый бланк. Я не стал выделываться и подписал.

«Он на моем деле поставил значок — букву „К“, обведенную в кружок. Я тогда еще не знал, что это такое»

Ближе к вечеру Дмитрия отвезли в Первомайский РУВД и передали инспектору отдела охраны правопорядка и профилактики.

— Помню его мучения в поисках статьи, по которой можно было бы сфабриковать против меня дело! Потом ему сказали «шить» мне хулиганство — якобы я ругался матом, размахивал руками и так далее. Потом он сделал копию всех моих бумаг и на деле поставил значок — букву «К», обведенную в кружок (о подобной метке рассказывала минчанка, которая прошла через Окрестина, ее также задерживал ГУБОПиК. — Прим. ред.). Я тогда еще не знал, что это такое, — говорит собеседник.

Так Дмитрий оказался в ИВС на Окрестина. Назавтра его и других задержанных по очереди отводили в кабинет — на суд по скайпу. Защитником Борейчука была его супруга. Он говорит, что в протоколе было много нарушений, несмотря на это, ему дали 15 суток. Тогда мужчина и узнал, что значит та самая буква «К» на его деле.

— Когда передо мной открыли двери камеры, я не понял, куда заходить — там не было места! В четырехместной «хате» я был уже 22-м, — делится белорус. — Ребята обрадовались мне, потому что были оторваны от информации извне, а некоторые прошли уже по третьему и четвертому кругу перезадержаний. Моя история была похожа на истории многих из них, и тут прозвучало слово «контрольный». Некоторые арестанты знали, что их так называют. Тогда я вспомнил про тот значок в кружочке. Оказалось, его ставят в РУВД перед тем, как отправить человека на Окрестина. И он определяет его дальнейшую судьбу — как должен пройти суд, как содержать в ЦИП.



Дмитрий был в нескольких камерах, где содержались «контрольные», и еще в двух, где находились задержанные без такой метки. По словам мужчины, разница в условиях и отношении в них — колоссальная.

— В обычных камерах нет перенаселения. Хотя там были люди в ожидании СИЗО или обычные воришки, им дают постельное белье, подушку и матрац, а это уже богатство! — эмоционально говорит собеседник. — У них есть личные вещи, которыми можно согреться, если холодно. Свои книги, журналы или хотя бы обрывки чего-то, что можно почитать. Посуда, ложка, печеньки свои и даже передачки с воли! Ничего этого у «контрольных» не было. Я посчитал, что средняя площадь на одного, в зависимости от камеры, составляла приблизительно 0,5 кв.м. Это пространство, которое тебе выделено на проживание в течение 15 суток, а может и больше. Как это вообще можно представить? Я уже не говорю про постоянно включенный свет, побудки два раза за ночь, отсутствие зубной щетки и пасты — когда меня закинули в камеру, у нас даже туалетной бумаги несколько дней не было. Приходилось искать способ, как за собой ухаживать в этих условиях: мы обтирались, обмывались водой, которую нагревали в пластиковых бутылках до комнатной температуры.

Бывший «контрольный» рассказывает, что такую метку получали не только политические. По предположению мужчины, таковыми называли и тех, кого хотели запугать:

— Например, среди нас был достаточно известный член Союза художников (речь об Алексее Понтюк-Жуковском, на одной из картин триптиха «Моя Беларусь. На перекрестке веков» он изобразил Александра Лукашенко и его сына Николая. — Прим. ред.). Он был совсем не против власти! Но его задержали по доносу — знакомая издалека увидела на его картине сочетание красного и белого цветов. Еще с нами был мужчина в хорошем костюме, рубашке и туфлях — видно, его забрали прямо с рабочего места. Я как-то к нему подсел и спрашиваю: «Виталий, что ты тут делаешь?». Он сказал, что произошла, наверное, какая-то ошибка. Я спросил: «Виталий, а где ты работаешь?». Он на ухо мне говорит: «Я зампредседателя правления «Белагропромбанка» (речь о Виталии Круке, который входит в правление банка. Информация о его задержании появлялась в декабре 2022 года, в то же время, когда был задержан и Борейчук. — Прим. ред.). То есть, понимаете, этот человек не мог быть политическим — он прошел огромный контроль, чтобы оказаться на такой должности. И тем не менее имел статус «контрольного». Некоторые подчиненные Виталия, которых взяли вместе с ним, сидели в других камерах. Потом я уже узнал, что там чисто экономическое дело. «Контрольным» был еще предприниматель, который подал свою фирму на банкротство, и на нем висели серьезные долги. Так на него хотели надавить, чтобы он нашел деньги и все выплатил, — скорее всего, были затронуты интересы кого-то сверху.

Дмитрий говорит, что через издевательства, унижение и насилие со стороны силовиков прошли практически все «контрольные», с которыми он пересекался.

— То, через что прошел я, был даже очень облегченный вариант. Во-первых, я не сильно кочевряжился, — объясняет собеседник. — А во-вторых, был в областном ГУБОПиКе, а большинство ребят прошли через городской на Революционной. Из того, что они рассказывали о пытках там, какие они показывали следы от электрошокеров, — это буквально ад на земле! Некоторые избиты так, что были полностью синими. Помню одного парня, который не хотел давать свои пароли. Он не политический, но его избивали два дня в ГУБОПиКе, потом передали в РУВД — там еще сутки. Когда поняли, что он – кремень, бросили к нам в ЦИП.

«Когда мне дали бумагу, в ней стояло уже около 50 подписей других людей по этому же делу за план "Перамога"»

Периодически мужчин из камеры забирали на разговор с оперативниками. Такую «беседу» прошел и Дмитрий. Мужчина уже в кабинете понял: что-то в его телефоне все-таки нашли. Он говорит, что из него выбивали признание в подписке на чат-бот плана «Перамога».

— Сначала спрашивали, какое я к нему имею отношение. Я объяснял: никакого, — рассказывает мужчина. — Они нашли у меня скриншот. Когда-то в 2020-м мне пришло сообщение от неизвестного аккаунта, мол, «вы являетесь участником плана «Перамога», чтобы перейти к активным действиям, заполните форму по ссылке». Я не мог относиться к этому как к истинной информации, не знал, от кого она, сделал скрин и отправил знакомой с вопросом, знает ли она что-то. И все. Следов регистрации в телефоне они не могли найти и не нашли. Но зацепились за этот скриншот и поняли, что могут оправдать в отношении меня все, что происходило до этого: «Или вы начинаете давать показания, или мы приступаем к определенным процедурам».

Борейчук говорит, что сотрудники ГУБОПиК угрожали ему насилием и несколько раз ударили. Грозили также уголовным преследованием: фразами вроде «ты отсюда не скоро выйдешь».

— Я решил согласиться, понимая, что эти показания в суде юридического значения иметь не будут: некоторые формальности система еще все-таки соблюдает. Чтобы их было можно предъявить в суде, протокол допроса должен составляться в присутствии адвоката, — говорит он. — Поэтому я решил пойти на эти риски и дал показания, что якобы регистрировался в этом боте. Тут надо понимать, что для силовиков важно было меня как «контрольного» помариновать несколько дней в той камере. Человек после этого становится более сговорчивым и готовым пойти на оговор себя. Было достаточно пары ударов, чтобы я согласился подписать те показания. И так происходит со многими людьми. Еще следователям надо было доказать цель моей регистрации в том боте — что планировал совершать какие-то действия. А я указал, что сделал это с целью удовлетворения любопытства. Такая причина с фактом регистрации состав уголовного преступления не имеет. Им нужно было найти какую-то мою деятельность, чтобы привязать экстремизм.

Тогда Дмитрий подписал протокол, после чего его вернули на Окрестина и перезадержали уже по уголовной статье на трое суток. Мужчину посадили в «стакан», после — в карцер ИВС. По его словам, карцер ждал всех «контрольных», которые проходили по «уголовкам».

— Это крохотное помещение — 1,75 на 3 метра. В центре — ничем не огороженный туалет, к стене пристегнуты одноместные нары (их не отстегивали). Нас в комнате было от семи до девяти человек, — вспоминает собеседник. — Сидели на холодном бетонном полу и старались согреться. Тут я уже просто мечтал о той камере в ЦИП! Хотя бы потому, что там были деревянные полы. По понедельникам ночью из этой камеры вывозили людей уже на Володарку. В карцере сидел и священник Владислав Богомольников, он уже долгое время там был. Те, кто с ним пересекался, рассказывали, что он все время подбадривал людей рядом. Со мной сидел один из крупнейших предпринимателей в стране Виталий Василевич и много других классных людей. Мы играли в интеллектуальные игры, рассказывали друг другу истории, читали какие-то лекции, потому что было много тех, кто является экспертами в каких-то областях. Мои лекции, кстати, были на тему права.



Тогда Дмитрия стали возить на допросы в СК. На них пускали и адвоката, которого для него нашла жена.

— Для чего это делалось? Чтобы тот документ, что я подписал раньше, превратить в легальный, который потом признает суд. Выглядело это так: в кабинете сидят следователь, адвокат и я в наручниках, — описывает он. — За спиной — сотрудник ГУБОПиК. Конечно, я пытался следователю начать «петь», что про план «Перамога» ничего не знаю, не регистрировался. А сзади ко мне подходит сотрудник: «Дмитрий, вы что-то не то говорите! Давайте вы будете придерживаться той же версии, что в нашей бумаге. Или заедем к нам на обратном пути и пообщаемся еще раз». Какое будет «общение», и так понятно. Я расценивал это как угрозу и к тому моменту, особенно после карцера, уже был разбитым человеком с полностью подавленной волей. Это и есть их задача — подавить личность, способность к защите и оценке рисков. Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться с тем, что я под пытками подписал. Так у них в деле появился совершенно законный документ. Но его все еще не было достаточно, чтобы признать меня обвиняемым. Иных доказательств регистрации у них не было, как и доказательств цели.

На том же допросе следователь предупредил Дмитрия, что через трое суток его выпустят под подписку о невыезде. По словам собеседника, тот добавил, что достаточных оснований для перевода его в СИЗО нет.

— В разговорах сотрудников я слышал, что они с помощью различных электронных средств занимаются провокацией и рассылают людям сообщения, чтобы выявить связанных с этим ботом. Когда мне дали подписать бумагу, в ней стояло уже около 50 подписей других людей по этому же делу за план «Перамога», — вспоминает он.

«Они достигают целей своей так называемой профилактики — люди не будут делать чего-то такого, рискуя оказаться там опять»

Правда, сразу же после допроса мужчину перезадержали еще раз — уже по новому уголовному делу. На этот раз — за комментарий в телеграм-канале. Дело вела уже другой следователь. Дмитрий утверждает, что здесь его показания снова получили через угрозы.

— Якобы какой-то человек написал какой-то комментарий против какого-то милиционера. Якобы это я. Они показали аватарку — тот человек отдаленно напоминал меня, но это был не я, — говорит собеседник. — Моя основная цель была — скорее покинуть эти «гостеприимные стены». Я оценил риски, подумал, что тут все сроки давности должны уже были пройти, и подписал признание в этом деянии. Следователь не знала, что со мной делать, но на следующий день сама приехала ко мне на Окрестина, вручила вторую подписку о невыезде и постановление об освобождении. Через два дня, утром 18 января, я оказался на свободе. Вышел подозреваемым по двум уголовным делам, с запретом покидать страну и полной неопределенностью, что делать дальше.

{banner_news_end}
Дмитрий вспоминает, что больше трех недель в тех условиях на Окрестина и издевательства оказались для него сильным эмоциональным потрясением. После на воле он стал замечать у себя признаки ПТСР. Неделю мужчина прожил в изоляции от семьи и мира.

— Я помню ощущение в течение первых трех недель после освобождения — хотелось сделать что угодно, чтобы не оказаться там снова. Чтобы не даться им в руки и меня не нашли. Хоть под землю провалиться… — описывает он свое состояние. — Был период, когда у меня была потребность залезть в какую-то «пещеру», где никого бы не было, в темноте и с закрытыми дверьми. Жена завозила меня в дом в деревне, запирала по моей просьбе там и специально набрасывала цепь на замок. Я имел все необходимое для питания и несколько дней так жил. Мне надо было просто отойти от этого всего. Я научился жить с выключенным светом, чтобы снаружи не было видно, что внутри кто-то находится. Обращать внимание на то, что происходит вокруг: кто и почему сидит в автомобиле без видимой на то причины. Делал все, чтобы мое местоположение невозможно было установить и электронным образом. Это страх? Я, вроде бы, не из робкого десятка. Это просто страстное желание не испытывать подобный опыт снова. В этот момент понимаешь, что так они достигают целей своей так называемой профилактики — люди не будут делать чего-то такого, рискуя оказаться там опять.

«Когда я ехал к врачу, думал, что это почки, — в карцере проще всего было "оставить" именно их»

После этого семья еще больше полугода оставалась в Беларуси — у мужчины начались проблемы со здоровьем. Дмитрий рассказывает, что, кроме ПТСР, «вынес с собой непонятное образование в полости живота». В больнице у него нашли опухоль в забрюшинном пространстве.

— Вообще, когда я поехал к врачу, думал, что это почки, потому что в карцере проще всего было «оставить» именно их. Нам в ИВС выдавали резиновые тапки, и мы учились, как на них лечь. Я один клал под голову в качестве подушки, а второй — под спину, чтобы не вымерзли почки. Так спал. Поэтому был уверен, что, несмотря на свои усилия, их и застудил: болело сзади спины. А потом оказалось, что это какое-то образование, — вспоминает он. — Я считаю, что на обострение состояния повлиял высокий уровень стресса. Сначала тревога в ожидании, что ко мне придут, потом — все, что происходило в ИВС и ЦИП. Ну и избиения. Никогда не знаешь, как это вскроется позже.

В конце августа 2023-го Дмитрию рекомендовали как можно скорее удалять опухоль, но у семьи вот-вот заканчивались визы, поэтому решили сразу ехать в Польшу. После переезда подались на международную защиту и сейчас ждут решения от польских властей. Уже в этой стране мужчину прооперировали — удалили опухоль с частью кишечника. Сейчас он ждет результаты гистологического исследования и надеется, что образование было доброкачественным.

— Организм более-менее восстанавливается, хотя, конечно, после операции я чувствовал себя как маленький ребенок, которому нужно учиться передвигаться, есть, ходить в туалет, потому что все функции были «приостановлены», — говорит собеседник. — Ну и нам повезло: по закону в Польше так положено, что граждане, которые ожидают решения по защите, считаются застрахованными с медицинской точки зрения. Поэтому большую часть расходов по моему лечению взяла на себя местная фирма. Я оплатил только некоторые обследования, чтобы не затягивать ситуацию, потому что опухоль постоянно росла.



Сейчас семья осваивается в новой стране. Младшие дети, которые переехали вместе с Дмитрием, уже учатся в местных школе и техникуме. Хотя, как признается мужчина, устроить их туда без знания польского было трудно. Его супруга начала работать, но пока еще не знает, возьмет ли ее работодатель в штат. Сам же Борейчук ищет варианты, как открыть свое дело.

— Все накопления, что у нас были, мы взяли с собой. Погрузили в старенький микроавтобус всю одежду, вещи, которые могли бы тут пригодиться, чтобы не тратиться. Это нам сильно помогло, — рассуждает мужчина. — Первое время в Польше мы по привычке тихонько подходили к глазку и открывали его так, чтобы за дверью это не заметили. Но быстро привыкли и уже чувствуем себя довольно спокойно. Единственное, наверное, что мне напоминает о пережитом, — сильный тремор в левой в руке. Он появился после Окрестина. Иногда невозможно что-то взять — настолько она «гуляет». А еще после камер у меня сильно ухудшилось зрение (может, чтобы не видеть это все?), я вынужден был надеть очки. Ну и мы, конечно, пока постоянно задаем себе вопросы: как ты не можешь приехать в свою страну? А на могилы родственников? Ну как же так?! Ты же все равно за границей чужой!

Рассказывая свою историю и вспоминая, что произошло с ним в Беларуси, мужчина удивляется и другому — званиям некоторых силовиков, которые с ним работали в кабинетах и при обысках.

— Когда анализировал свои бумаги, заметил, что один из «красавцев», что у меня проводили последний обыск, был подполковником, при этом составлял протокол. Рядовой оперативник! — удивляется собеседник. — Знаете, какое звание у одного из сотрудников ГУБОПиКа, который меня обрабатывал и наносил удары, потом завозил в РОВД? Тоже подполковник. И следователь, которая меня отпустила, знаете, в каком звании была? Подполковник юстиции! Очень высокое звание. Это уровень большого руководителя. Подполковником может быть, например, начальник РУВД с парой сотен людей подчиненными. Но никак не оперативный сотрудник. Представьте, какие у них зарплаты, пенсии! И эти «подполковники» занимаются тем, что фабрикуют дела, которые при этом разваливаются на глазах. Поэтому моя позиция такова: обо всем нужно рассказывать. Люди должны знать реальное положение вещей. Потому что к нынешней ситуации мы привели своим молчанием и пассивностью. Это наша вина — всех граждан. Мы не должны были молчать еще с 2000-го, после 2010-го. Мы все боялись, как бы не было хуже. И вот к чему все пришло.