Филипенко: «Это происходит не только со мной, есть еще миллионы заложников, которые остаются внутри страны»
Писатель Саша Филипенко — о том, почему выбрал не молчать и после задержания отца, и когда в Беларуси все пошло не так.
— Мне кажется странным перестать говорить, когда ты много лет говоришь, что происходит в стране, и пишешь об этом книги, — отмечает писатель в интервью Нино Росебашвили. — Важно также понимать, что это происходит в Беларуси не только со мной, есть еще миллионы заложников, которые остаются внутри страны.
И мне кажется важным говорить, что брать родителей в заложники — не спортивно.
И самое главное, непонятно зачем. Прошло уже три года после выборов, и все это время нам рассказывают, что на улицы выходило 10 тысяч человек. И вот они три года находят и сажают эти «10 тысяч».
{banner_news_show}
Здесь не стоит вопрос, стоит ли того публичность. Важно рассказывать, что происходит в Беларуси — нарушаются фундаментальные вещи, происходит захват страны в заложники. Сейчас, на фоне войны в Украине, о Беларуси стали забывать. В этом смысле у нас не так много голосов в европейской прессе, которые могут рассказать, что ситуация не изменилась и ничего не улучшилось.
На вопрос, в какой момент в Беларуси все пошло не так, Саша Филипенко отвечает: в 1994 году, когда Александр Лукашенко выбрали президентом.
— Я помню, что у нас в окружении уже тогда говорили, что случилась ошибка и большая беда. Был ли у Беларуси исторический шанс все поменять? Когда мы выходили маршем в 2010 году, не было никаких надежд, что ты можешь что-то изменить.
Ты просто выходил, чтобы не сойти с ума, ибо если не будешь что-то делать — сам во все это поверишь. Большинство беларусов тогда не волновали никакие перемены, а волновало, как купить поддержанную машину из Америки и обустроить быт.
В 2020 году, конечно, была другая картина. И тогда, как никогда, было ощущение, что вот-вот, остается несколько недель. Хотя теперь, наверное, мы понимаем, что в 2020 году у нас не получился протест, это были очень красивые массовые манифестации.
Не получилось запустить забастовки, стать заводам, не получилось солидарности. Мы выходили на марши по выходным, но, если вернуться назад, наверное, надо было предпринимать усилия, чтобы оставаться на улице и не уходить с них. Но это мы понимаем сейчас.
Протест выдохся за полгода, люди сделали максимум того, что они могли сделать. Нам казалось, что мы делаем все, что можем.
Учитывая, что писатель много лет прожил в России, у него интересуются, в чем, на его взгляд, основная проблема России.
— Проблема в том, что нет никакой одной страны. Я путешествовал по России на машине и доехал до Урала. Я наблюдал большое количество разных стран с людьми, которые живут отдельно.
Когда ты въезжаешь в Татарстан, ты понимаешь, что в один прекрасный день эти люди готовы перевесить флаги по щелчку и отделиться. Я чувствовал сепаратизм даже на Урале.
Сейчас, когда Соловьев оскорбил уральцев и екатеринбуржцев, когда задета их самость, они готовы будто бы возбудиться и отстаивать свои права. Когда Москва ведет войну, для них это будто бы где-то есть какая-то Москва, которая ведет войну с Украиной.
Есть 140 миллионов человек, которые вспоминают, что они россияне, когда им 9 мая показывают хоккейный матч с победой над немцами в записи. Им всем искусственно пытаются объяснить, что они принадлежат к большой культуре, но, когда ты общаешься с людьми, видишь — они очень разные.
И если сравнивать с Беларусью (хоть это и совсем разные примеры), то в Беларуси протест был монолитным. В России мы видим, что есть огромное количество людей, которые поддерживают, какое-то количество людей, которые не поддерживает, и внушительная масса людей, которой совершенно все равно.
«На фоне войны в Украине о Беларуси стали забывать»
— Мне кажется странным перестать говорить, когда ты много лет говоришь, что происходит в стране, и пишешь об этом книги, — отмечает писатель в интервью Нино Росебашвили. — Важно также понимать, что это происходит в Беларуси не только со мной, есть еще миллионы заложников, которые остаются внутри страны.
И мне кажется важным говорить, что брать родителей в заложники — не спортивно.
И самое главное, непонятно зачем. Прошло уже три года после выборов, и все это время нам рассказывают, что на улицы выходило 10 тысяч человек. И вот они три года находят и сажают эти «10 тысяч».
{banner_news_show}
Здесь не стоит вопрос, стоит ли того публичность. Важно рассказывать, что происходит в Беларуси — нарушаются фундаментальные вещи, происходит захват страны в заложники. Сейчас, на фоне войны в Украине, о Беларуси стали забывать. В этом смысле у нас не так много голосов в европейской прессе, которые могут рассказать, что ситуация не изменилась и ничего не улучшилось.
«Ты просто выходил, чтобы не сойти с ума, ибо если не будешь что-то делать — сам во все это поверишь»
На вопрос, в какой момент в Беларуси все пошло не так, Саша Филипенко отвечает: в 1994 году, когда Александр Лукашенко выбрали президентом.
— Я помню, что у нас в окружении уже тогда говорили, что случилась ошибка и большая беда. Был ли у Беларуси исторический шанс все поменять? Когда мы выходили маршем в 2010 году, не было никаких надежд, что ты можешь что-то изменить.
Ты просто выходил, чтобы не сойти с ума, ибо если не будешь что-то делать — сам во все это поверишь. Большинство беларусов тогда не волновали никакие перемены, а волновало, как купить поддержанную машину из Америки и обустроить быт.
В 2020 году, конечно, была другая картина. И тогда, как никогда, было ощущение, что вот-вот, остается несколько недель. Хотя теперь, наверное, мы понимаем, что в 2020 году у нас не получился протест, это были очень красивые массовые манифестации.
Не получилось запустить забастовки, стать заводам, не получилось солидарности. Мы выходили на марши по выходным, но, если вернуться назад, наверное, надо было предпринимать усилия, чтобы оставаться на улице и не уходить с них. Но это мы понимаем сейчас.
Протест выдохся за полгода, люди сделали максимум того, что они могли сделать. Нам казалось, что мы делаем все, что можем.
«Проблема в том, что нет никакой одной страны»
Учитывая, что писатель много лет прожил в России, у него интересуются, в чем, на его взгляд, основная проблема России.
— Проблема в том, что нет никакой одной страны. Я путешествовал по России на машине и доехал до Урала. Я наблюдал большое количество разных стран с людьми, которые живут отдельно.
Когда ты въезжаешь в Татарстан, ты понимаешь, что в один прекрасный день эти люди готовы перевесить флаги по щелчку и отделиться. Я чувствовал сепаратизм даже на Урале.
Сейчас, когда Соловьев оскорбил уральцев и екатеринбуржцев, когда задета их самость, они готовы будто бы возбудиться и отстаивать свои права. Когда Москва ведет войну, для них это будто бы где-то есть какая-то Москва, которая ведет войну с Украиной.
Есть 140 миллионов человек, которые вспоминают, что они россияне, когда им 9 мая показывают хоккейный матч с победой над немцами в записи. Им всем искусственно пытаются объяснить, что они принадлежат к большой культуре, но, когда ты общаешься с людьми, видишь — они очень разные.
И если сравнивать с Беларусью (хоть это и совсем разные примеры), то в Беларуси протест был монолитным. В России мы видим, что есть огромное количество людей, которые поддерживают, какое-то количество людей, которые не поддерживает, и внушительная масса людей, которой совершенно все равно.