“Умирать не страшно“: что рассказывают девушки, которые пережили клиническую смерть

Клиническая смерть — сколько существует научных заключений и мистических суждений на эту тему! Но единая, подтвержденная точка зрения по поводу того, что ощущает человек в этот момент, так и не выработана. LADY встретилась с девушками, которые пережили клиническую смерть, и обсудили с ними, что на самом деле значит фраза «я чуть не умерла».


Мария Андреева, гештальт-психотерапевт

Обстоятельства, в связи с которыми я чуть не умерла, я считаю достаточно стыдными: в принципе, это история о том, что я была неспособна сама о себе позаботиться и сама себя спасти. А главное, не смогла обратиться за помощью, когда нужно было это сделать.

Ситуация была такой: в четверг у меня очень сильно заболел живот и появились классические симптомы аппендицита. «Успешно» продиагностировав у себя ротовирусную инфекцию, я начала заниматься самолечением. Положительной динамики не было. Но, по моим ощущениям, живот болел уже не так сильно, чтобы обращаться за помощью. Когда говорят об аппендиците и о риске перфорации органов, пророчат какую-то абсолютно невыносимую боль. Мне казалось, такой боли я не испытывала.

Становилось хуже и хуже, но я игнорировала свои ощущения. Ко вторнику я начала слепнуть, у меня стало падать давление. Вопреки моему сопротивлению приехала мама, которая и отвезла меня в поликлинику. Сознание уже тогда теряло свою остроту. Меня осмотрел инфекционист и сказал, что скорее всего это перитонит. Аппендикс оторвался давным-давно, и всё содержимое вылилось в брюшную полость. Врач сказал маме: шансов выжить у вашей дочери практически нет, готовьтесь к самому худшему. Тогда вызвали скорую.

Воспоминания, несмотря ни на что, у меня какие-то мягкие и светлые. Наверное, психологическая защита именно так работает. В том состоянии нет никакого отчаяния, нет острой борьбы, злости и раздражения. Я чувствовала только благодарность за внимание ко мне и заботу.

Помню, как ехала в больницу, смотрела в окошко, а там небо необыкновенно красивое — меня как-то это успокаивало. И вообще, я не думала тогда о том, что нужно как-то превозмочь это всё, побороть и — всё будет хорошо. По моим ощущениям всё было и так хорошо. И это потрясающее наблюдение.

Когда сейчас люди говорят о том, что боятся смерти, я понимаю, что в самом переживании ее непосредственной близости нет ничего страшного. По крайней мере мой околосмертный опыт говорит об этом. Благостное принятие происходящего, умиротворение, успокоение… Страхи, скорее, берутся от мысли о своей конечности и от неопределенности.

Меня привезли в больницу, сделали рентген. Я глотнула зонд — и это последнее, что я помню до того, как проснулась. По факту, во время операции меня пришлось реанимировать и была зарегистрирована клиническая смерть. Но я об этом ничего не знаю. Периодически люди спрашивают меня о том, видела ли я какие-то тоннели, свет. Нет, я ничего не видела. Ну, мой опыт таков. Не было в этом ничего мистического, эзотерического или божественного. Я просто заснула в одном теле, а проснулась абсолютно в другом. Хотя, разумеется, мне любопытно, что тогда происходило с моим сознанием, но я не буду романтизировать.

Меня оперировали 21-го августа, а пришла в себя я, наверное, 23-го. Помню, как осознала себя в незнакомой обстановке. Я попробовала испугаться, но у меня не получилось. Сейчас понимаю, что это действие транквилизаторов. А следующее воспоминание такое: подходит медсестра, здоровается со мной и такая: «А тебя с того света вытащили, ты чуть не умерла». Мне даже не поверилось в это.

Помню, как я пыталась понять, какое сегодня число. Наверное, раза три спрашивала, забывала и вспоминала. Приходилось тратить огромные силы, чтобы мысль никуда не ушла, она все равно уходила, и я как будто изобретала ее заново.

Я сбросила очень много веса, у меня быстро образовались пролежни. Тело уже готовилось умирать. Кроме того, я могла говорить только шепотом — у меня пропал голос. В тот момент я начала осознавать, насколько он важен в нашей жизни. Буквально: ни позвать, ни ответить. Очень много сил тратится на коммуникацию.

Пожалуй, тогда и началась настоящая борьба. Захотелось во что бы то ни стало вернуться к своей жизни «до». Было грустно оттого, что пропустила две недели тренировок, что давно не веду твиттер. Да, именно такие простые вещи лезли мне в голову. И я очень скучала по близким. Тогда у меня впервые выкристаллизовалась ценность моей семьи как чего-то незыблемого. Несмотря на ссоры, претензии и горечь некоторых воспоминаний, это единственные люди, которые по умолчанию рядом.

В реанимации я провела десять суток и могу сказать, что за это время спеси во мне поубавилось. Когда рассказываю об этом, всегда использую это выражение. Я и сейчас могу казаться немножко высокомерной, но раньше я была гораздо более заносчивым человеком, очень колким и очень защищающимся. Но когда ты долгое время пребываешь в ситуации бессилия, появляется больше человечности и простоты.


Спустя 10 суток реанимации наступил, наверное, самый счастливый день в моей жизни по глубине, искренности и остроте переживаний. Я его до сих пор именно так оцениваю. Это был день, когда меня перевели в общую палату. Начался абсолютно новый этап моей повседневности. Предстояло много злиться и раздражаться из-за того, что абсолютно простые вещи, которые делаются всеми людьми на автомате, у меня просто не выходят. Я не могла нормально глотать, долго читать, разговаривала шепотом. И так должны были проходить мои дни. Я занималась аутотренингами: «Маша, мы собираемся, выздоравливаем, работаем».

В этом периоде знаково то, какими тяжелыми были встречи с некоторыми родными и близкими. Большинство приходили ко мне с каким-то ужасом на лице, с какой-то суетливой заботой и огромным сочувствием. И это абсолютно во мне не отзывалось. У меня создавалось впечатление, что это я сейчас должна о них заботиться. Естественно, у меня не было на это сил. Сама я чувствовала себя нормально и была рада тому, что выжила. И в тот момент мне были нужны устойчивые люди, которые поддержат меня в моей выносливости.

Спустя некоторое время меня выписали. И во мне проснулся голод. Голод буквальный, мне хотелось есть всё. Я помню, как захожу в магазин, вижу лук, и у меня начинается неистовое слюноотделение. Я представляю, как я бы взяла луковицу и прям отгрызла кусок. И мне так вкусно становилось от этих мыслей! Но я была не в силах сделать это, потому что даже глотать нормально не могла.

Что мне дала близость смерти? Я поняла, что жизнь как-то проще, чем я думала. Многие решения и многие действия даются мне сейчас гораздо легче. Я могу сейчас встать и войти в открытую дверь, если метафорически выражаться. А раньше я выдумывала себе какие-то лабиринты, не видела этой двери, пыталась ее изобрести, или найти там, где ее не было. И находилась куча мнимых препятствий, сомнений, страхов.

Я стала гораздо наглее, но эта наглость не высокомерно-нарциссическая, а наивно-непосредственная. Мне ничего не стоит уйти с лекции, если мне неинтересно. Я стала менее зависимой от чужой критики и от чужих мнений, потому что мне стала доступна истина: если ты берешься что-то делать, то это неминуемо повлечет за собой какую-то агрессию, какое-то обесценивание — это просто естественный ход вещей.

Недавно я проделывала одно упражнение. Суть его такова: человек погружается в ситуацию «что бы он делал, если бы ему осталось жить год». И потом этот промежуток жизни сокращается — а если бы полгода, месяц. Я с удивлением для себя обнаружила, что я бы ничего не изменила. Это не значит, что я живу на пределе своих возможностей, но я действительно ощущаю какую-то простоту жизни и базовую удовлетворенность. Я могу позволить себе лениться и впадать в детство, и в этом я себя принимаю, проживаю это благополучно и двигаюсь дальше. Я думаю, это напрямую связано с тем, что я столкнулась с умиранием, с тем, что всё конечно. И смысл только в том, чтобы делать так, как хочется. Только в этом, других смыслов просто нет.

Что касается негативной стороны околосмертного опыта, то у меня развилась ипохондрия. Она не принимала никаких деструктивных форм, но тем не менее я чувствовала тревогу, и если я находила в теле какой-то недуг, не могла отвлечься и думать о чем-то другом. Настолько велик был страх, что ситуация может повториться.

Еще у меня появилось одно специфическое ощущение. Я его обсуждала со своим знакомым, который тоже пережил клиническую смерть — и ему это отозвалось. Ощущение следующее: как будто я узнала что-то, но не могу это выразить словами. Как будто я знаю какую-то тайну, но это тайна и от меня же самой. Меня это преследовало 4 года до того, как я обсудила это со своим знакомым. Он сказал: да, у меня то же самое. И мне немножко полегчало.
За последние два года я приняла этот свой опыт — не без сожаления о том, что это было. Но у меня есть четкая внутренняя убежденность, что этого не могло не случиться в моей жизни.



Татиана Воробьева, парапсихолог:

— Клиническую смерть я пережила, когда мне делали операцию на позвоночнике. Была введена нормальная доля наркоза, и я должна была перенести это состояние хорошо. Но что-то пошло не так — оказалось, что у меня индивидуальная непереносимость наркоза…

Я очнулась от крика врачей: «Дыши, дыши, только дыши!». Я не соображала, каким образом это произошло, но было ощущение, что меня «втянули» назад в мое физическое тело. Я не зацикливалась тогда на этом состоянии, потому что в тот день мне сказали, что я не смогу ходить — было полно других эмоций.

В состоянии клинической смерти я находилась несколько секунд, но на протяжении 3−4 дней после случившегося я впадала в сильное трансовое состояние. У меня не отключался мозг, были нормальные сердечные ритмы. Но было чувство, будто я выхожу из своего тела — и я не могла это остановить.
Мне даже казалось, что я нахожусь на консилиуме врачей, где разбирают мой случай: обсуждают, как восстановить мою возможность ходить. Мол, операция пошла не так, как задумывалось. И я услышала одну фразу: клиническая смерть длилась 40 секунд. Меня этот факт очень заинтересовал, и я начала думать: а сколько нужно, чтобы мозг умер?..

На следующий день я обсудила произошедшее с врачом. Он отнесся ко мне с большим доверием, уверил, что ничего катастрофического для тела не произошло, и пошутил, мол, «будешь экстрасенсом — ты же знаешь такие истории, когда необычные способности раскрылись после клинической смерти».

Когда я засыпала, у меня было ощущение, что меня буквально всасывает в сон. Разумеется, наш мозг рождает разные образы. Я видела очень яркий свет, безумно белый. Он не бьет в глаза. Ты можешь смотреть на него бесконечно. Смотришь на него — и видишь продолжение. Как будто за светом что-то есть.

Если описать физические изменения, которые произошли со мной после клинической смерти, то у меня начал падать уровень зрения. Сейчас у меня сильная близорукость. Кроме того, благодаря околосмертным переживаниям моя чувствительность стала действительно чрезвычайно сильной. Кажется, что я поняла суть всех вещей — от ветки за окном, до кровати в комнате.

Пережив стрессовые состояния, я четко понимаю: мозг стал работать иначе. В том числе и как нейропсихофизиолог могу четко пояснить, что во время любого стрессового воздействия на организм выделяется огромное количество свободной энергии. Обиды, переживания, воспоминания выходят наружу. Человек не открывает что-то гениальное. Просто мозг становится чистым и по-новому воспринимает информацию.

Все случается не просто так. И нужно спросить не «почему это произошло со мной?», а «для чего мне это?».


Наталья Яковенко, психолог, психоаналитик, руководитель центра психологии и психоанализа PsychoAnalitik.by:

— Соприкоснуться со смертью — всё равно что дотронуться до горячей сковородки. Это очень сильное ощущение. Человек вдруг осознает важное — конечность собственной жизни. Потому что мы на самом деле в свою смерть не верим. Так устроена наша психика.

Когда мы соприкасаемся с реальностью смерти тем или иным образом, то испытываем шок. Он ценен тем, что у нас появляется возможность пересмотреть свою жизнь и как-то распределить ресурсы, осознавая, что мы не вечные и что нельзя бесконечно долго жить с нелюбимым человеком или заниматься нелюбимым делом. Мы понимаем, что у нас есть определенное количество времени, и, соответственно, у этого времени повышается ценность. Потому люди быстро переосмысливают многие вещи, они готовы к переменам гораздо больше, чем остальные. В то же время нельзя сказать, что все люди, пережившие подобные состояния, свою жизнь изменили. Это работает только в том случае, если человек способен интерпретировать события и делать выводы.

В состоянии шока в организм попадает большое количество адреналина. И поскольку мы биологические существа и наша основная задача — выжить, организм определенным образом реагирует на опасность: он включает на максимум все свои ресурсы и головной мозг в том числе задействует дополнительные резервы. Есть очень интересный феномен — диссоциация, своеобразный выход из тела. Человек, находясь в ситуации острой травмы, которую он не в силах пережить не будучи разрушенным, отделяется от своего тела и наблюдает со стороны за тем, что происходит. Это спасает его от разрушения — «то, что происходит сейчас, происходит не с ним». Диссоциация — механизм психологической защиты. То, что использует наша психика в ситуации стресса для того, чтобы сохранить себя.