Война из-под земли достала

Из кого, по идее, должно состоять «народное ополчение» такого региона, как Донбасс? Первое, что приходит в голову любому, кто здесь не был во время войны, — шахтеры.

По этому поводу бытуют два устойчивых мифа. Согласно первому из них, шахтеры и другие работяги составляют основу сопротивления «киевской хунте», а пришлые добровольцы их только поддерживают. Согласно второму — шахтеры всю войну отсиделись в шахтах, а на передовой силам АТО противостояли только «стрелковы», «моторолы» и «отпускники». Реальность сложнее. Шахтеры не так уж редко меняют отбойный молоток на автомат, но воюют они не за «Русский мир» и чаще всего не против «фашистов». У них, как правило, мотивация та же, что у женщин и стариков, которые уже год как живут под бомбежками, — страх потерять свою землю оказывается сильнее страха голода, болезней и даже смерти.

Село Вергулевка (Луганская область) до конца февраля было в буферной зоне, а потом — в эпицентре боев за Дебальцево. Мы едем из Брянки по дороге, изрытой ямами. Но далеко не все они — следствие войны, тут и в прежние годы с асфальтом были проблемы. Об этом мне рассказывает Виталий Рехальский, местный парень с детским взглядом и украинским говором. В руках у него автомат, на приклад намотан жгут. Сейчас Виталий служит в «военной комендатуре «ЛНР», а подъезжаем мы к его предыдущему месту работы — Вергулевской шахте. На горизонте — террикон, справа — опустевшая тюрьма.

О недавней войне напоминают разбитые заборы, несколько пострадавших домов и окопы под вишней. Зеленые поля, вскопанные участки прямо до лесополосы, где были в феврале позиции украинской армии, — сегодня тут посажены лук и картошка.

Виталий показывает, где были позиции «Призрака» (под командованием полевого командира Мозгового, убитого на прошлой неделе), где — сотрудников комендатуры: вот, в том самом общежитии справа, мы и располагались.



Людей в Вергулевке все еще мало. Большинство уехало еще летом 2014 года, а те, кто не уехал или уже успел вернуться, — это, по оценке Виталия, четверть населения поселка. Зато практически все остались живы.

Виталий вывез семью в июле, после первых обстрелов. Говорит, на пропускном пункте Изварино была огромная очередь, а он, как родители перешли границу, помахал им рукой и вернулся в ополчение. Если бы родственники догадались, что он не уедет, остались бы тоже. А тогда никто не знал: возьмет Вергулевку украинская армия или нет? В селе, кстати, было немало сторонников киевских властей, которые прямо говорили маме Виталия, что первым делом сдадут ее семью как родственников сепаратистов. Но Вергулевка так и осталась под «ЛНР».

Воевал Виталий, можно сказать, по месту жительства. В общежитии, где были позиции комендатуры, прятались от сильных обстрелов. «А так, — вспоминает Виталий, — сидишь вечером у себя дома, никого нету, тишина, слышно даже, как украинцы в посадке переговариваются». На новогодние праздники активных боев не было, так на поляне перед общежитием даже елку поставили — там, где раньше был танцпол.

В серьезном бою Виталий был не раз, в том числе — во время февральского украинского наступления. «Три БТР до террикона дошли, там мы их остановили. Они тогда прицельно работали по жилому сектору из минометов и из «Ноны», а по ним работал Юра Цой, — вспоминает Виталий. — Юра был снайпер, очень хороший. Правда, запил потом… и сам себя гранатой подорвал».


Шахтер

Военные воспоминания могут течь и течь, как река, но меня интересует и шахтерское прошлое, а также — будущее, каким Виталий его видит.

«Это шахтерские поселки: Вергулевка, Ломоватка и половина Брянки, — объясняет Виталий. — У нас на шахте кто работал: Кировск, Брянка и местные. Вергулевская шахта считалась одной из самых рентабельных, наша смена добывала в смену 1600 тонн угля. А ломоватская — 300 тонн, и это тоже считалась рентабельным. На Вергулевскую шахту до войны очень тяжело было устроиться, ее не зря называли «кумовской». На работу брали только своих, и то надо было тысячу долларов дать, чтобы встать на добычный участок или получить какую-то должность. Но эти деньги возвращались быстро, зарплата-то нормальная была. Я там машинистом цеха работал, а брат мой в проходке был, горнорабочий, минимально 4000 гривен получал. Но мне никогда эта шахта не нравилась. На «ломоватке» хоть и алкаши, но зато у них все дружно было. А тут охранники, как жандармы, ходили за тобой, как будто не на работу приехал, а на зону».

Впрочем, сейчас охрана шахте не помешала бы. Там же оборудование, а оборудование — это металл, на Донбассе нынче самый ценный и ходовой товар (наряду с гуманитаркой). За металл, может, и не гибнут, но перестрелки и даже маленькие войсковые операции бывают регулярно. Станки распиливают на части и гонят на продажу, в Россию, разумеется.

«Мне кажется, кстати, что из наших пошли единицы воевать, — продолжает Виталий. — С моего участка, например, три человека из 200. Большинство уехали в Россию, в Беларусь. Если бы не добровольцы, которые приехали поддержать, было бы тяжко».



Спрашиваю, как выживали те, кто и не уехал, и не воевал: «На запасах выживали. Гуманитарки не было. В Луганск она заходила регулярно, а сюда два раза за всю войну: когда прибыл первый «белый конвой» и в конце апреля. Мы ее охраняли: кто только ни пришел, даже те, кто торгует на рынке и ни в чем не нуждается. Я их не осуждаю, просто странно как-то. Вот, допустим, я несколько месяцев назад получил первую зарплату — 360 долларов. Сто долларов соседке отдал, еще сто — матери друга. Я ни у кого ничего не забирал, не ходил за гуманитаркой, а все покупал в долг».

Так, впрочем, поступали не все. В Вергулевке и окрестностях, по словам Виталия, мародерство было обычным явлением: «Есть определенные ОПГ, банды, которым все мало. Почему бы не нажиться на чужом? В погребах-то много у кого чего осталось. Например, прошлым летом было много грибов. Моя бабушка сразу сказала, что это плохая примета — к войне. Так и вышло».

По пути нам попадаются три работающих магазина. Ценники — в рублях, но гривны тоже принимают: по курсу два к одному, причем и нового образца, и такие, которые в Киеве уже давно списаны. Сдачу вообще могут дать вперемешку. Такая вот «мультивалютная система».

Виталий рассказывает, что сейчас, когда уже несколько месяцев тихо, из России начали подъезжать и шахтеры, правда, не совсем понятно, что им тут делать. Шахты сейчас работают на поддержание, прибыли не приносят, на рублевую зарплату тем, кто работает на территории «ЛНР», рассчитывать не приходится: военные и чиновники получают ее в долларах, остальные — в гривнах, если получают вообще. Для того чтобы как-то официально оформиться и получать деньги на карточку, нужно выехать на украинскую территорию и там прописаться, например, в Лисичанске, иначе всё — ты «сепаратист». У Виталия заблокировали карточки Приватбанка и Ощадбанка. Он звонил, долго ругался и сказал, что раз такое дело, то и кредит по карте он выплачивать не будет.

Спрашиваю: вернется ли Виталий на шахту, когда кончится война? Сама постановка вопроса не кажется ему очевидной:

— А кончится ли она? Если честно, не знаю. Оказывается, человек не только к хорошему привыкает. Я вот дома вообще уже не бываю, живу в комендатуре, у меня там, можно сказать, семья. А шахтное дело я, кажется, уже забыл. Я другое хочу понять: за что воюем? Я хотел, чтобы была Новороссия. Я свою землю защищал. А теперь мы вроде опять частью Украины хотим быть. У меня вот два брата двоюродных тут рядом, на украинской территории, у них там Нацгвардия стоит. И меня вопрос гложет: воюют они или нет? Я им SMS написал, чтобы не шли воевать, потому, что если увижу их с противоположной стороны с оружием, то придется убить.


Брат-близнец

С родным братом-близнецом Виталия Михаилом Рехальским, тем самым горнопроходчиком, я познакомилась еще в прошлую командировку, в марте. Он, как сотрудник той же комендатуры «ЛНР», и сопровождал меня в экскурсии по шахте. Тогда следы войны были еще совсем свежими. Анатолий Омельян, исполнявший обязанности директора Вергулевской шахты, перечислял и показывал повреждения. Повезло, по большому счету, только памятнику Ленину: снаряд пролетел у него между ног, елку за спиной снес, а Ильича даже не задел. Зато здание отдела кадров полностью выгорело изнутри, стены управления — все в следах от осколков.



На стене главного здания — плакаты с «инфографикой», отражающей показатели выработки с 2002 года. График прерывается июлем 2014-го: шахту пришлось закрыть 27-го числа. С тех пор она работает только на поддержание и на откачку воды. Думали в марте запуститься, не вышло. Тем более что зимой, во время украинского наступления, шахте тоже досталось.

— Стреляли с Дебальцева и с Чернухина, оттуда, правда, больше по Вергулевке прилетало, — вспоминает Омельян. — Зачем по нам стреляли, не понимаю: тут не было тяжелой артиллерии и вообще позиций ополчения. Видимо, просто хотели разрушить инфраструктуру. Можно сказать, нас спас террикон. Туда до сих пор никто не лазает, потому что много неразорвавшихся снарядов, он шахте был как щит.

Михаил Рехальский, недавно шахтер, а теперь военный, в отличие от брата, не сразу принял для себя решение взять в руки оружие:

— Когда начали обстреливать Горловку, я долго спорил с Виталием: он твердо был уверен, что надо идти в ополчение, а я колебался. Может, потому, что, в отличие от него, в армии служил, под Киевом, в части «Десна». Думал, как сниму эту форму, больше в жизни не надену. Я, честно говоря, не очень следил за тем, что творилось в Киеве, думал, что войны не будет, что надо работать. Но когда по шахте уже начали стрелять, выбора особого не осталось. Теперь многие бывшие коллеги стали сослуживцами. Конечно, и шахтеры, и рабочие заводов, которые останавливались из-за войны, шли в ополчение. А куда еще?