Виктор Шендерович: “Я играю с Кремлем в старую игру – кто первый сдохнет“

Писатель Виктор Шендерович – о травле и как с ней бороться.

— Уже скоро, 7 ноября, у вас большое выступление в Московском мюзик-холле со вполне политизированной программой «“Куклы” и не только». Вы не удивлены, что оно не отменено, при том что на большие площадки, да еще с широкой рекламой, вас не пускали здесь давно? Вы еще можете восстановить хронологию запретов вашей концертной деятельности?

— Про удивление — чуть позже. А история запретов по дивному совпадению началась с приходом в Кремль Путина. До того я был типо телезвездой — и раз в месяц имел счастье тысячных аншлагов в московском «Сатириконе».

Зимой 2000 года в городе Апатиты Мурманской области в первый раз случилась «отмена». Местное начальство еще не имело опыта цензуры, и каждый начальник врал что-то свое — про капитальный ремонт, детскую новогоднюю репетицию, прорыв трубы... Тогда они еще стеснялись, отводили глаза.

Потом отмены пошли косяками — все с совершенно дурацкими формулировками. Я нес с собой по стране проблемы по линии ЖКХ — куда бы ни приезжал, прорывало трубы. В Астрахани, впрочем, просто вырубили свет, когда я стоял на сцене. Эвакуировались вместе с публикой в кромешной тьме.

После «покоренья Крыма» владельцы залов уже не затрудняли себя враньем про прорванные трубы: директор Дома музыки отменил наш спектакль с джазовым квинтетом Игоря Бриля «Как таскали пианино», а на мой вопрос «почему?» просто ответил, что я не появлюсь больше на этой площадке никогда. Иногда мелконачальственная паника принимала комические масштабы: после Крыма у меня отменили, например, выступление для слабовидящих в волгоградской библиотеке — видимо, испугались, что те прозреют...

Потом истерика немного утихла, и мне даже позволили выступить в киноконцертном зале «Космос», но «без политики» (в январе 2017 года. — Ред.). А сейчас — вы же видите — наступили времена предвыборные; Ксении Собчак даже разрешено прилюдно порассуждать на тему, чей Крым...

Именно с этой отмашкой на симуляцию свободы я и связываю тот факт, что мой концерт 7 ноября в Москве не отменили. Ну, может быть, пришлют каких-нибудь негодяев, чтобы покричать мерзости из зала...

— Не означает ли это, что вас «простили»?

— Я не нуждаюсь в их прощении. Более того, у меня есть ощущение, что валяться в ногах они должны у меня (а лучше бы — у всего народа).

Но такие материи, как прощение, не имеют отношения к происходящему. Просить прощения может человек у человека. Администрация же пытается в меру рационально сообразить, как себя вести. И мы видим противоположные и не очень скоординированные движения: и очередную симуляцию «оттепели», и террор, и завинчивание гаек, все одновременно.

Как бы то ни было, пока что мне дозволено показать в Москве отрывки из программы «Куклы», и даже с Путиным! Один разок. Для меня это тестовая ситуация. Я давно отношусь к этим сюжетам как врач: я беру у страны анализы. Я играю с Кремлем в старую игру, описанную в притче про Ходжу Насреддина, ишака и эмира: кто первый сдохнет.

— Последний мощный виток вашей травли пришелся на весну 2014 года, когда вы опубликовали резонансную колонку на «Эхе Москвы». Давайте вспомним этот момент.

— 10 февраля 2014 года вышла моя колонка «Путин и девочка на коньках». Это был текст об общей эйфории по поводу блестящего открытия Олимпиады в Сочи и победы фигуристки Липницкой — все, включая самых заядлых демократов, в те дни расчувствовались, полюбили Путина и простили ему все: Россия снова стала великой и т.д.

И я вспомнил Олимпиаду 1936 года в Берлине, Ханса Вёльке — немецкого чемпиона, прекрасного атлета, символизирующего новую Германию, которая встает с колен... И напомнил, на что пошла энергия той эйфории: через два года случилась аннексия Судет, а через три — мировая война.

Я, конечно, имел в виду самые общие закономерности и ничего конкретного. Я не понимал, почему на меня обрушилась волна государственной ненависти из всех федеральных бачков. Видит Бог, я писал вещи и более жесткие в персональном смысле...

Некоторое время по поводу этого текста царило абсолютное, не только государственное, но и общественное бешенство. В диапазоне от Навки до Латыниной все мне указывали, что я сошел с ума, приравнивая Путина к Гитлеру. Но я не равнял, а именно сравнивал — там же очевидно общие родимые пятна! И уж в истории с Олимпиадой и последующей аннексией — одна уже технология раскрутки и подъема общественного народного энтузиазма — потом эту энергию можно засовывать в паровую машину агрессии.

На короткое время из разряда маргиналов я перешел в разряд врагов, был удостоен фрагментов у Киселева, Соловьева и т.д. Причину такой реакции я понял в день аннексии Крыма, когда транспортные самолеты начали высаживаться в Симферополе. Я случайно попал в оголенный нерв: я не знал про Крым, но они-то уже знали!

— За вашей спиной — история многолетней травли…

— Тут хотел бы уточнить. Все-таки слово «травля», мне кажется, употребляется у нас не по назначению. Мы знаем, что такое русские образцы травли — Чаадаев, Полежаев, Сахаров, Новодворская! Это психушки, тюрьмы, голод... Ахматовой, Пастернаку и Зощенко не давали работы, Цветаеву не взяли посудомойкой в Елабуге... Вот это — травля!

В моем случае — все-таки случай вполне «лайт». Ну да, я видел однажды свою фотографию с надписью «подонок» на федеральном телевидении. Все остальное — для России довольно льготный вариант. За свою позицию я плачу всего лишь безработицей, причем с правом зарабатывать за границей. В настоящее время я, скорее, маргинал, чем изгой.

— А вы ощущали прямую физическую опасность?

— В путинские годы я привык к оскорблениям и давлению на психику из интернета, СМС с угрозами и антисемитскими мерзостями... Время от времени случались и полосы реальной физической угрозы. Один раз это было связано с депутатом Абельцевым, в другой, недавний, — с фигурой одного господина, известного как «кремлевский повар».

Весной 2014 года, уже в пору Донбасса, я узнал, что принято решение «проучить» большую группу журналистов: Муратова, Латынину, Быкова, Пархоменко... Не убивать, но покалечить.

Как я понимаю, вышеупомянутый «повар» планировал сделать подарок своему другу Путину, продемонстрировав свою готовность и верность. Знающие люди проверили эти угрозы и подтвердили их реальность. А потом связались с Кремлем, и там, практически на самом верху, рассказали эту историю.

В результате этого эксперимента выяснилось: руководство Кремля, первые люди страны, находится на прямой связи с теми, кто должен был нас покалечить. Они там промеж себя контактируют и обсуждают: пришло время нас калечить или еще нет.

Господину «кремлевскому повару» была дана отмашка из администрации президента: притормозить. Я, конечно, искренне благодарен за это, но теперь не догадываюсь, а точно знаю: это не уголовщина вообще, а управляемая в ручном режиме. Когда в Кремле признают целесообразным прибегнуть к услугам этих людей, к ним, безусловно, прибегнут.

Однажды мне просто повезло: человек, которому было поручено меня избить, оказался моим «фанатом» времен «Кукол»; он и сообщил мне об угрозе. Были периоды по полтора-два месяца, когда я жил на полунелегальном положении: переносил встречи, не появлялся там, где должен был появиться, не гулял с собакой в одно и то же время и т.д. Соблюдал меры конспирации, но живя в родном городе и не находясь в бегах. Потом эти ситуации удавалось, как сейчас говорят, разруливать.

— Как?

— Разруливал не я, разумеется. У меня нет таких ресурсов.

— Вы не впадали в это время в уныние, тоску?

— Депрессия — вполне нормальная человеческая реакция в некоторых ситуациях, если ты не кусок дерева. У меня бывают периоды депрессии, но я научился из них выходить — высыпаться, отлеживаться... Работать. Работа — очень целительная вещь.

Я возвращаюсь к листу бумаги и за компьютер — и через какое-то время прихожу в нормальное состояние. В этом плане у меня счастливый характер, я «ванька-встанька», как говорила моя мама. У меня нет оснований жаловаться на свою жизнь. Пишу, работаю, получаю эмоциональную благодарность и человеческую поддержку от сограждан.

— А как реагировали на эти события ваши близкие?

— Вполне «далекие» люди на любом выступлении за границей спрашивают, почему я не уезжаю. В 2014-м, после Крыма, на гастролях в Америке после каждого концерта ко мне подходил какой-нибудь человек и, понижая голос, говорил одну и ту же фразу: «Я — адвокат по иммиграционным делам». Много предложений о помощи...

Что же касается семьи, то в хорошем старом фильме «Доживем до понедельника» была такая формулировка: «Счастье — это когда тебя понимают». Вот меня — понимают. И разделяют мою судьбу.

Кроме того: не я первый, не я последний. Вы задаете вопрос так, как будто мой опыт уникален. Но он совершенно не уникален: многие тысячи людей проходили через такие ситуации и выборы.

Отчаяние есть, но оно не личного порядка. Отчаяние связано с гражданскими чувствами. Мы-то предполагали на рубеже 80-х и 90-х, что нет возврата обратно в казарму, в совок, в сторону ГБ... Мы предполагали, что уже вышли из рабства и дети наши будут жить в другой стране.

И теперь при взгляде на перспективы, извините за выражение, родины меня охватывает, конечно, некоторое отчаяние. Напротив моего дома — школа, и я слышу звуки советского гимна, бодрые пионерские голоса, несущие те же чушь и хрень, под которыми фактически прошло мое детство... Как будто сломалась машина времени — застряла и скрежещет на одном месте.

Третье или четвертое поколение, уже после нас, растет инфицированным этой дрянью. Новое поколение будет славить Путина и ботву мединскую получать в голову вместо истории; снова будут гордиться преступлениями. От этого тоска.

— Как вообще изменилась ваша жизнь с «понижением в статусе»?

— Я чувствую себя сегодня гораздо комфортабельнее. Прежде люди, которые меня узнавали, узнавали иногда просто «телезвезду», через запятую с Михаилом Леонтьевым и Павлом Глобой. Иногда даже путали с ними, прости господи.

Те, кто узнает меня сегодня, меня уважают: читают, слушают... Меня узнают в десять раз реже — и слава богу.

В каком-то смысле моя жизнь счастливо изменилась, и в некоторой мере я даже благодарен Владимиру Владимировичу за это изменение, потому что работа на телевидении съедала всю мою жизнь; я почти не писал. Время с 1995 по 2003 год было почти убито для литературной работы. А безработица — это же свобода!

Я с большим кайфом пересел снова за письменный стол и пишу для бумаги — пьесы, повести. Да, пишу публицистику тоже, но уже когда хочу, без дедлайна. Конечно, в моей жизни стало больше внутреннего покоя.

— А вы не стали осторожнее?

— Я прекрасно понимаю, что ценность моих заявлений на «Эхе Москвы» или на «Дожде» состоит именно в том, что я говорю это в километре от Кремля, а не из Манхэттена или Праги. Бывают времена, когда я уже знаю точно, что есть опасность, и вынужден перейти в другой режим существования.

Я — литератор, и мне совершенно не нужны эти приключения детективного свойства: у меня другой адреналин и другие радости. Но не я выбирал этот сюжет. Видит Бог, я лишь предполагал писать сатирическую программу на телеканале НТВ...

Когда происходит очередная пошлость или мерзость, как сейчас с выдвижением Собчак и этим предвыборным «цирком с конями», то я разрываюсь между двумя противоположными желаниями. Первое — влезть со своей рогатиной в этот гадюшник и все, что я про всех них думаю, сказать. Второе — желание отбежать подальше. Ибо все, что я мог сказать про них, я уже давно сказал; а теперь я просто отдышусь и напишу, например, новую повесть. Или просто поживу.

— Что вы можете посоветовать тем, кто уже столкнулся с машиной публичного порицания или попадет под нее в будущем?

— Может помочь чувство юмора. Память о том, что делали с людьми, которым ты в подметки не годишься... Понимание, что нам не выпало сотой доли того, что выпало тем, великим; понимание сюжета, в котором находишься.

Кроме того — об этом писал Бродский, — нужно помнить, что есть те, которым гораздо хуже, чем тебе. Это очень правильная и простая мысль. Когда тебя одолевает жалость, когда кажется, что весь мир против тебя, и наступает такая минута слабости — надо просто оглядеться вокруг и увидеть, что девять из десяти живут хуже, чем ты.

Надо понять, что свет клином на тебе не сошелся, — и улыбнуться. Да и потом: если тебя травят подонки, с тобой все в порядке!