“Православие - это, конечно, жесть, но все остальное еще хуже“

В январе 2016 года выпускник Минской духовной семинарии Александр Кухта создал на ютьюбе канал «Batushka ответит». С тех пор раз в неделю отец Александр выкладывает в своем видеоблоге ролики, в которых с позиции христианства рассказывает о самых разных вещах и явлениях. Самые популярные видео блога — у них от 11 до 37 тысяч просмотров — посвящены теории эволюции, фильму «Матильда», а также сексу и зарплатам священников. Журналистка «Медузы» Саша Сулим поговорила с отцом Александром о ютьюб-канале как новой форме миссионерства, рэп-баттлах и Алексее Навальном.


«Рэп-баттлы убивают мужественность»

— Вы смотрели баттл Оксимирона с Гнойным?

— Буквально накануне нашего разговора впервые в жизни решил посмотреть, что это за формат, который вдруг набрал 17 миллионов просмотров. Если честно, смотрел на перемотке. Я постарался прочувствовать атмосферу и примерно понять, почему это привлекает народ. Но сама тема рэп-баттла мне вообще не зашла. Мне кажется, что когда тебя так некрасиво опускают — за это нужно втащить. Я, как зритель, все ждал, что один из них это сделает. Но нет, они стояли спокойно. И даже после очередного крайне грубого посылания — по мамке — ничего не произошло. В нормальном обществе на такое молча реагировать нельзя.

— Вас отпугнула именно нецензурная лексика или общий неуважительный тон? Ведь если убрать грубости, то каждый из участников цитировал или ссылался на серьезные литературные произведения.

— Я понял, что за формой, за часто нецензурной лексикой у них скрывается огромное количество подсмыслов, и чтобы их понять, нужно быть довольно образованным человеком. Однако, во-первых, далеко не все из 17 миллионов человек, которые посмотрели баттл, действительно поймут, о чем речь, и смогут абстрагироваться от мата, а во-вторых, мне кажется, что рэп-баттлы убивают мужественность. В мужской компании есть предел слов, при выходе за который нужно получать. А там этот предел сам по себе убран, снесен, и мне это показалось очень странным и неправильным.

— Можно ли представить какой-то похожий на рэп-баттл формат, в котором вы могли бы поспорить, например, с католическим священником?

— Что-то подобное мы уже пытались сделать. Я как-то позвонил одному знакомому ксендзу, предложил ему мирно посидеть, побеседовать о различиях православия и католичества; может быть, найти что-то общее. Но у нас ничего не получилось, и этот ролик так и не вышел. Получалось, мы либо мы друг друга стеснялись, смущались, боялись — и говорили об очень пустых абстрактных вещах, либо пускались в очень жесткий прессинг.


«Чтобы хорошо драться, нужно драться»

— Правильно ли я поняла, что ваш видеоблог —это эксперимент миссионерской лаборатории при Минской духовной академии?

— Да. Но главным двигателем конкретно этого проекта являюсь я: пишу сценарии, снимаю ролики, монтирую их. Наша миссионерская лаборатория — это платформа, на базе которой можно заниматься подобными вещами. Я понимаю, что я не совершенен, что не все мои видео правильные, но чтобы хорошо драться, нужно драться. Для того чтобы снять хороший ролик, нужно снять до этого десять не очень хороших роликов. Лаборатория дает мне возможность иногда снимать не очень хорошие ролики, учиться и совершенствовать проект.

Когда я не знаю, что сказать или как что-то прокомментировать, то иду к тем людям, которые тусуются в этой лаборатории — это люди с большим опытом.

— Что это за лаборатория вообще?

— Ее создали три года назад преподаватели Минской духовной академии и неравнодушные молодые люди. Я тогда как раз выпустился из семинарии, а мой близкий семинарский друг встал во главе этой лаборатории. И я по старой дружбе вошел в эту тусовку.

Лаборатория проводит двухгодичные миссионерские курсы в Минске. В сжатый срок мы даем максимум академического знания о христианстве, но главный упор делаем на практику. Например, мы не так давно проводили акцию в супермаркетах: ставили при входе в магазин принтер и священника. Любой желающий мог подойти и распечатать житие святого. Пока принтер медленно, не спеша, печатал, у человека была возможность поговорить со священником и что-нибудь для себя новое узнать, понять и осознать.

— Ваш первый ролик вышел полтора года назад. Главное, что вы узнали о производстве видеоблога за это время?

— Я осознал, что должен снимать ролики для аудитории, на которую ориентируюсь. Первые видео были про меня самого, на темы, которые нравились мне. В этом была их самая большая проблема. В последнее время я стараюсь делать ролики на темы, которые не всегда мне приятны, но интересны аудитории, на которую я ориентируюсь.

Целевую аудиторию я представляю себе примерно так: это студент, который проснулся утром, проспал первые две пары, как это обычно бывает, позавтракал в «Макдаке», погулял с девушкой, поиграл на компьютере. И у этого человека, возможно, возникает вопрос, что он делает не так с точки зрения церкви. Именно к таким людям я обращаюсь. Моя целевая аудитория — это молодые люди 20-30 лет, представители поколения Y, в основном мужчины, индифферентно относящиеся к церкви. Возможно, они что-то хорошее слышали о церкви от бабушки, когда-то видели у себя в селе доброго священника, при этом они знают, что православная церковь не всегда показывает себя с лучшей стороны. По сути я должен приходить со своими роликами в средний университет, показывать их среднему студенту, а он должен говорить: «Вау, классно. Мне понравилось, хочу еще». Если он так говорит — отлично. Если он так не говорит, значит, что-то не то.

— В одном из ваших роликов вы держите в руках спиннер, и начинаете его словами: «Дароф, братишки и сестренки! Хайпанем немножечко». Такие приемы работают?

— На каком-то этапе я понял, что-либо ты делаешь блог в нестандартной форме, либо с очень нестандартным содержанием — совместить два в одном не получается. По содержанию мои ролики очень классические, продуманные, логичные и взвешенные, в них я не выхожу за рамки обычных суждений церкви по поводу какие-то процессов. Поэтому я и погнался за формой. Возможно, в ролике, о котором вы сказали, я перегнул палку. Но это был эксперимент, попытка сыграть на имени Дружко. Такая форма поведения священника удивляет, она рвет шаблоны, входит в противоречие с образом попов, которые ездят на «Мерседесах» и имеют на руках миллионы. Через этот порванный шаблон и происходит попытка достучаться до сознания человека. У него включается мозг и он начинает воспринимать информацию.

Меня часто обвиняют в том, что я использую странный молодежный сленг, но это неправда — я говорю на языке, который понятен всем. Это не церковный внутренний сленг, который понятен только церковным людям, это не язык, понятный только узкой прослойке молодежи, это язык, который понимают и гопники во дворе, и студенты филфака, и 16-летние, и 40-летние. В какой-то степени этот язык сродни арамейскому, на котором говорил Христос в свое время — доступный всем язык, который не нужно переводить или пояснять.

Это чистой воды попытка миссионерской деятельности. Я прекрасно понимаю, что если я хочу кому-то что-то донести, то должен говорить на языке того, кто меня слушает.




«Хорошего тролля нужно любить, жалеть»

— Расскажите, кто вас смотрит?

— Средний возраст моих зрителей — 20-30 лет. Мне бы хотелось, чтобы им было по 20-25 лет, а в самом начале мы вообще представляли себе, что это будут молодые люди 16-20 лет. Но как выяснилось, общество развивается слишком быстро, и я просто не знаю того языка, на котором говорят сегодняшние 16-летние ребята. Я его не понимаю. Да и мне это уже неинтересно.

— А в какой стране живет ваш зритель?

— 65% — это граждане Российской Федерации. Все логично — я говорю на русском языке, а не на белорусском. И говорю либо об универсальных проблемах для России и Беларуси, либо о тех, что больше волнуют российское общество. Например, о «Матильде». О специфически белорусских проблемах я, если и упоминаю, то вскользь и не очень часто.

— Это сознательное решение?

— Это поход на Восток за аудиторией. Мне периодически поступают предложения сделать ролик про Беларусь на белорусской мове, и я хочу сделать такой патриотический ролик, но пока я не придумал, как его гармонично вписать, чтобы не раздражать аудиторию из России.

— А что ее может раздражать?

— Скажу сейчас очень личную вещь — это ни в коем случае не позиция церкви. Я подозреваю, что в России многие испытывают боль по утраченной империи, гармоничной частью которой, по их мнению, была Беларусь: сначала в царское время, потом во времена СССР. Я думаю, что в России Беларусь никто не считает самостоятельным государством, а считают — временно ушедшим из поля влияния осколком империи, который когда-нибудь вернется. Давить на больное, на эту точку русского мира, жертвуя при этом христианской проповедью, я не хочу и не буду.

— За те полтора года, что вы ведете свой видеоблог, есть ли уже какой-то результат? И в чем вообще его можно измерить?

— За это время получилось собрать постоянную аудиторию в более чем 5000 человек на ютьюбе и почти 4000 во «Вконтакте». К сожалению, ни ютьюб, ни «ВКонтакте» не дают статистику по религиозным предпочтениям подписчиков, но я подозреваю, что процентов 30-40 из них — люди, далекие от церкви. И это я считаю самым главным своим достижением: у человека появилась возможность услышать что-то о церкви и, возможно, когда-нибудь в нее прийти благодаря этому странному, необычному, внезапному священнику. Статистику приходов в храм отследить очень сложно, мне же никто не пишет: мол, после какого-то ролика я пришел в церковь.

Зато часто пишут церковные люди с благодарностями, рассказывают, что показывают мои ролики в воскресных школах. Но еще чаще я получаю сообщения вроде: «Чувак, привет. Слушай, я вообще про церковь ни слухом, ни духом, но тебя смотреть прикольно и ты мне очень нравишься». Вот он — первый шаг.

— Бывает, что люди переходят границы?

— Да, именно поэтому я стараюсь не поддерживать в реальной жизни контакт с теми, кто смотрит мои ролики. Во-первых, я знаю про такую болезнь — и, если честно, ее немножко боюсь: когда человек влюбляется в священника и видит идеальный образ христианства именно в нем. Лекарство здесь только одно — разорвать общение с тем, кто в тебя влюбился и решил пойти за тобой. С некоторыми подписчиками устанавливаются дружеские контакты в сети, но я не хочу становиться их духовником, тем, кто будет решать их проблемы.

Пару раз ко мне в храм приходили люди, которые говорили, что они мои подписчики и пришли посмотреть на меня. Это были люди, которые когда-то ходили в воскресную школу, а сейчас впервые за последние десять лет, например, пришли в храм и даже постояли на службе. Это хорошо, это замечательно.

— Расскажите о самой жесткой критике, которую вы слышали в свой адрес?

— Самые жестокие, жесткие люди — это мои братья, те, кто почему-то называют себя православными. Я бы назвал их маленькой группой православных радикалов. После ролика про «Матильду» и ролика про секс я на некоторое время стал главной темой на ресурсах вроде «Москва — Третий Рим», «Мы за царя-батюшку», «Русский путь», на казачьих, ультрарадикальных сайтах. Там были написаны статьи, естественно, обличительного характера, и ко мне посыпалось огромное количество странных сообщений на каком-то полублатном языке, с огромным количеством нецензурщины, от неизвестных мне анонимов с православными крестами на аватарках. Понимаю, когда приходит в комменты обычный тролль. Хорошего тролля нужно любить, жалеть, лелеять, воспитывать и ни в коем случае не позволять ему уйти, именно он создает хорошую, грамотную тусовку и движуху. Но здесь начался какой-то жесткий черный негатив, народ приходил и, пользуясь псевдоанонимностью, писал мне просто чудовищные вещи.

Сейчас все вернулось в обычное русло. Вернулись нормальные тролли, есть нормальные интересующиеся люди, есть христиане, есть не христиане — продолжаем работать.



— Есть ли у вас табу, темы, на которые не готовы говорить у себя в блоге?

— Говорить вообще можно о любой гадости, вопрос в том, как говорить. Мне очень не хочется трогать тему грязного церковного белья, также не очень бы хотелось говорить о политике. И то — только потому, что у меня просто не получается перевернуть эти темы и сделать их миссионерски полезными. Говорить о политике сегодняшнего дня, по-моему, глупо, потому что тогда меня будут воспринимать как представителя тех или иных политических взглядов и только потом как христианина.


«Христианами могут быть как пропутинисты, так и ультрапрозападные либералы»

— На какие ютьюб-каналы вы сами подписаны?

— Я подписан на многих топовых блогеров. Не могу сказать, что мне очень интересно то, о чем говорят эти люди, скорее, мне интересен формат в котором они работают. Я подсматриваю, копирую, учусь у тех, кто собирает миллионные аудитории. Среди моих подписок: This is Хорошо, Пучков, «Эхо Москвы» — они очень интересно оформляют формат беседы двух и более человек. Навальный, Обломофф, Bad Comedian, Wylsacom — из самых популярных блогеров, пожалуй, все.

— Прозвучала фамилия Навальный, мимо которой я не могу пройти. В случае с его блогом вас интересует все-таки форма или содержание?

— На Навального я подписался не так давно. Я собираюсь сделать ролик про отношение церкви к светской власти и, возможно, в контексте этой темы, получится упомянуть его имя. Но для этого нужно пощупать предмет, о котором я собираюсь рассказывать.

Сам я точно не тот человек, который когда-нибудь выйдет на площадь с флагом в руках, чтобы выразить свой протест или свою поддержку кому-то. Слово, произнесенное в таком формате, вряд ли вообще стоит моего имени, имени человека, христианина, имени священника. Но некоторые его мысли о том, что происходит в России, в качестве альтернативного взгляда, я считаю интересными.

— Как вам пришла идея сделать о нем ролик?

— В православной среде довольно часто звучит мысль о том, что всякая власть от Бога, и, значит, мы обязаны поддерживать действующую власть, и на выборах в том числе, слушаться ее беспрекословно, и не имеем права даже слова вставить против. Навальный в контексте данной темы мне интересен не столько как личность, а как самое брендовое, яркое, интересное лицо оппозиции в современной России.

— Одобряет ли церковь в вашем понимании оппозиционные шествия и просто людей, которые выражают свое несогласие с действующей властью?

— Мой ролик, который я пока только готовлю, будет довольно-таки либеральным. В нем я не хочу жестко агитировать за какую-то форму правления, за какую-то систему, не буду давать оценку ни действующей власти, ни Навальному. Мысль, которую я хочу донести, заключается в том, что в христианском мире должно быть много мнений. Это нормально, это правильно. Христианами могут быть как пропутинисты, так и ультрапрозападные либералы — христианство ничего по этому поводу не говорит и не заставляет представителей церкви одинаково мыслить на этот счет.

— Сейчас выросло поколение людей — возможно, это как раз ваши подписчики — которые ассоциируют себя с православием, и даже во «ВКонтакте» пишут, что они православные, но при этом не то, что в церковь не ходят, они даже в Бога могут не верить. Как вы объясняете этот парадокс?

— Мне кажется, что-то похожее происходило в Российской империи в конце XIX — в начале XX века. Сегодня, чтобы занять в обществе крепкую позицию, действительно неплохо быть православным. Православие в некоторых умах как бы стало элементом национальной гордости. При том, что православие у каждого свое, и действительно, некоторые люди в своем православии прекрасно умудряются обходиться без Бога. Очевидно, что такое православие вообще никакого отношения к миру церкви не имеет. Во многом это вина церкви — мы сами не можем выработать критерии православности. Кто такой православный? Человек, который был крещен в детстве? Человек, который знает молитву Символ веры, может ее прочитать без ошибок и бывает в церкви два раза в год на Пасху и на Рождество? Очевидно, что степень его вовлеченности в религиозную жизнь больше, но она все равно недостаточна для того, чтобы быть активным членом церкви. Или православный — это монархист, который хочет вернуть границы Российской империи 1914-го года, для которого православие является обязательным атрибутом сильной государственной власти?

Стандартный ответ — мы принимаем всех, кто пришел. В сериале «Молодой папа» главный герой говорит в одной из первых серий: «Мне не нужны последователи, мне нужны фанатики». Я понимаю, что таких фанатиков в хорошем смысле этого слова подавляющее меньшинство среди тех, кто называет себя православными.



— Как вы объясняете многокилометровые очереди к мощам Николая Чудотворца?

— Мне кажется, что это был довольно искренний порыв людей. Да, странный, потому что самая великая святыня совершается каждый день в каждом храме — это литургия. Приходи, смотри, принимай участие. По сравнению с этим все остальное — пыль. Зачем тянуться за порцией мороженого, если у тебя уже есть целый вагон?

Но здесь есть и положительный момент: у людей есть потребность совершить некий религиозный подвиг, хотя бы так, постояв несколько часов в очереди. И я считаю, что это очень хороший звоночек — у людей есть потребность самореализоваться в вере. И это может быть поводом для того, чтобы пригласить их в храм. Но проблема как раз в том, что мы часто упускаем такую возможность.

Если бы в мой храм привезли те же самые мощи, и у него выстроилась бы очередь в пятьсот километров длиной, то я сломал бы себе весь мозг, думая, а что можно сделать с этими людьми. Как их вызвать на беседу, на дискуссию, что-то предложить, куда-то вовлечь. Я слышал, что в очереди раздавали листовки и брошюрки, но мне кажется, этого было сделано недостаточно.

— В августе процессу над Pussy Riot исполнилось пять лет. Считаете ли вы, что этот приговор стал неким водоразделом для РПЦ: после него священники стали меньше высказываться, а церковь превратилась в фактически карательный орган?

— Мысль о том, что это стало водоразделом, имеет право на существование. Тогда был принят закон об оскорблении чувств верующих — который я кстати совершенно не понимаю, но это не совсем мое дело, потому что я гражданин другого государства (смеется). Во многом благодаря ему церковь стала восприниматься большинством людей именно как карательный орган, хотя формально действие этого закона распространяется не только на чувства христиан, но и на чувства других верующих, и мы видели примеры использования этого закона иными религиозными организациями.

— Нужно ли, по-вашему, оберегать чувства верующих?

— Проблема в том, что у нас нет инструмента, который бы измерил степень оскорбленности религиозных чувств. Именно поэтому этот закон может очень легко стать методом манипулирования обществом. Но статьи о богохульстве до сих пор находятся в законодательных кодексах некоторых стран Европы, и это не случайно. В обществе должна быть терпимость. И преступления против религии всегда были опасны, чреваты бунтами и резней. Россия хорошо знает, что такое оскорбление религиозных чувств — еврейские погромы, например.

Поэтому сама идея закона, который бы охранял общество от подобного рода потрясений, разграничивал бы интересы людей в области религии так, чтобы каждый играл на своем поле и не лез с войной к соседу, имеет право на существование. Другой вопрос, что современное правоприменение существующего закона действительно бывает бредовым.

— Разграничиваете ли вы для себя понятия церкви и религии?

— И да, и нет. Но я могу разговаривать о церкви только как о человеческой организации, и мне кажется, что это один из маркеров, который позволяет определить, мыслит ли человек сектантски. Если меня спросить, я могу с ходу назвать несколько черт, которые мне не нравятся в церкви как в организации и, как мне кажется, не являются приемлемыми для христианства как для религии.

— Что это за черты?

— Во-первых, это мы сами — священники. Когда некоторые из нас, прикрываясь благочестивой риторикой, позволяют себе иметь излишне дорогие машины и квартиры. Во-вторых, то, какую ставку сегодня делают на связь церкви и действующей власти. Я не говорю, что это плохо. Плохо это или хорошо — другой вопрос. Я знаю, что христианство об этом ничего не говорит. Получается, что одна из стратегий выживания церкви как организации не является обязательной для христианства как религии. Те же католики пошли по другому пути.

— Этот негатив вас не отпугнул, когда вы решили стать священником?

— Сначала я об этих вещах скорее догадывался, чем знал. Но уже тогда я сформулировал для себя, что я в первую очередь христианин, пусть я и понимаю, что моя организация далеко не всегда бывает абсолютно чистой во всех своих проявлениях.

Недавно один из проповедников сказал замечательную фразу: «Православие — это, конечно, жесть, но все остальное еще хуже». Вот примерно так я к этому и отношусь. Фраза, конечно, вырвана из контекста, но сама по себе она кажется мне вполне имеющей право на существование.

— Как Белорусская православная церковь сосуществует с Русской православной церковью?

— Белорусская православная церковь подчиняется Русской Православной Церкви на правах экзархата, то есть полуавтономной единицы. Во многих внутренних решениях мы не советуемся с Москвой. У нас другое государство, другие процессы, другое правовое поле. У нас в стране есть католики. По количеству активных прихожан православные и католики, я полагаю, примерно равны. Католики ведут довольно активную миссионерскую деятельность и не дают расслабиться нам, православным, и мы вынуждены также активно миссионерствовать.

Еще мне кажется, что в общей массе белорусское духовенство намного более образованное, чем российское. А у российского духовенства, особенно из глубинки, есть одна забавная черта: они считают, что христианство тесно сплетено с империей, с властью — и никак иначе. У нас такого нет, и мне кажется, что это помогает нам.


«Беларусь — страна программистов»

— Сколько вам было, когда вас крестили?

— Мне был год с лишним где-то. Меня, как и всех малышей, крестили, потому что это модно, потому что все так делают и потому что бабушка сказала. Я бы не сказал, что это был на сто процентов осознанный шаг моих родителей как христиан.

Потом меня отдали в воскресную школу. Но у меня не было никакого поворотного момента, не было одного прекрасного утра, в которое я проснулся бы и понял, что я христианин. Все произошло естественно, гармонично. Мои родители в какой-то момент потянулись в церковь и я вместе с ними. Потом они немножко отошли, а я остался. Все было очень последовательно и спокойно.

— Правда ли что вы выбирали между духовной семинарией и факультетом информатики?

— Меня перед этим выбором скорее поставили родители, когда я закончил школу. Я сдал наш аналог ЕГЭ и мог поступить бесплатно учиться на программиста — это была моя альтернативная мечта. Беларусь — страна программистов. Сначала у меня была элитная математическая гимназия, потом — физико-математический факультет лицея Белорусского государственного университета, где был конкурс десять человек на место, поступление на бесплатное отделение престижного университета информатики и радиоэлектроники. При этом я никогда не прикладывал к учебе особых усилий, зато, начиная со школы, во мне теплилась мысль о том, что я пойду и стану тем, кто я есть сейчас. И я все-таки пошел в семинарию.

— Вам ничего не мешало быть христианином, верующим, и при этом работать программистом. Почему вы решили все-таки стать священником?

— Я правда не знаю ответа на этот вопрос. Это было внутреннее естественное движение, не революционное, не внезапное, я просто знал, что я туда пойду. Есть теория о том, что в каждом обществе есть только десять процентов религиозно активных людей, которые формируют религиозную повестку общества. Может быть, я отношусь к этим десяти процентам.



— Расскажите о вашем приходе. Где он находится, сколько в него ходит прихожан?

— Он находится в небольшом искусственно созданном поселке под Минском, который стоит на трубе «Газпрома». Проблема этого поселка в том, что там нет православной, христианской традиции, передающейся из поколения в поколение. Я бы назвал его даже атеистическим рабочим поселком. Из семи тысяч жителей ко мне на воскресную службу приходят чуть больше ста человек. Когда я только приехал сюда четыре года назад, приходили 60-70 человек. Стало приходить больше детей. Только проблема в том, что их приводят бабушки, а не родители. Но в любом случае, это хорошо.

— А ваш молодой возраст мешает вам или помогает?

— Сложно определить. Основная масса прихожан — это бабушки, и им нужен человек другого склада. Им нужен кто-то постарше, кто-то с большой бородой, очень медленно, величественно и с чувством собственного достоинства рассказывающий назидательные истории. Я ни под один из этих параметров не подхожу. Но с течением времени мы нашли-таки с бабушками общий язык, и они меня полюбили.

С другой стороны, мой возраст дает мне право быть самим собой в роликах. Мой образ в блоге, конечно, немного искусственный, где-то я перегибаю палку, но фундамент его — вполне естественный. Я рос вместе с интернетом, с технологиями, смеялся над теми же мемасиками, видосиками, читал те же вещи, что и мои подписчики. Если бы какой-нибудь священник шестидесяти лет, говорил «хайпанем немножечко» и крутил спиннер, это бы выглядело искусственно.

— Случались ли у вас моменты кризиса или разочарования в профессии?

— Конечно. Первый кризис, с которым все сталкиваются — это кризис третьего курса семинарии. Молодой человек приходит в семинарию, учится там некоторое время, и вдруг понимает, что реальная церковная перспектива отличается от того, что он себе представлял. И задает себе вопрос: «Готов ли я и хочу ли я идти по этому пути?»

Потом я столкнулся с кризисом, который свойственен вообще любой профессии. Если бы я хотел быть программистом, то, естественно, хотел бы работать в Microsoft или стать новым Стивом Джобсом — не меньше. Если бы я был выпускником филфака, то хотел бы создать собственную «Медузу». Но свои «Медузы» и Microsoft имеют только единицы.

Есть еще такая штука, как кризис веры. Как бы мы громко ни говорили о том, что мы чувствуем Бога в душе, что мы знаем, что он есть, мы прекрасно понимаем, что мы не можем этого доказать никому и даже самим себе. В этом и заключается суть веры. Мы верим в реальность того, чего не можем доказать рационально. Иногда такие темы всплывают и выходят на первый план.

— Свою повседневную жизнь вы как-то разграничиваете: здесь я священник, а здесь я просто человек?

— Я священник всегда и везде: и дома, и сидя перед монитором, и в храме, и в метро, когда еду в джинсах или очень по-летнему одетый в деревню к бабушке. Проблема в том, что люди, которые меня видят со стороны, часто предъявляют ко мне другие запросы, которые не являются обязательными атрибутами меня как священника. Вроде того, то у меня должна быть большая борода, я должен говорить медленно и благочестиво, не должен позволять себе никаких эмоций, особенно позитивных. То есть проблема несоответствия того, что есть на самом деле, и того, чего от меня ждут.

— Вы считаете себя бунтарем-революционером?

— Я жуткий консерватор и традиционалист. Я не вижу в служении священника ничего сверхнеобычного, того, чего не должен делать любой христианин. И никаких суперзавышенных требований к священнику быть не должно. Священник — точно такой же христианин, к которому предъявляются ровно такие же требования. У меня, конечно, больше ответственности, ведь я занимаюсь общественным служением, но никаких особых подвигов я совершать не должен. Мне достаточно просто стать нормальным христианином — это само по себе уже подвиг.