Санников: Я не имею права рассказывать
Кандидат в президенты Беларуси дал эксклюзивное интервью сайту charter97.org на следующий день после выхода на свободу.
- За всю историю лукашенковской Беларуси из всех политзаключенных, которых в стране было тысячи, вам, наверное, пришлось пережить больше всех: пытки, издевательства, шантаж убийством жены и сына, семь этапирований из одной колонии в другую, одиночная камера, полная изоляция... Почему именно с вами обошлись так жестоко?
- Наверное, вопрос не ко мне, и я не думаю, что перенес больше чем кто-либо другой. В отношении всех сегодняшних политзаключенных были сняты все ограничения на беспредел. Поэтому то, что происходило со мной, то, что происходит с остальными – это беспрецедентные издевательства, пытки и опять же - не с целью добиться какого-то прошения, признания вины. Все намного страшнее: уничтожить физически, уничтожить морально. Почему это происходит, вопрос тоже не ко мне. Я думаю, что вся эта практика обязательно будет осуждена.
- О том, каким пыткам вы подвергались, вы смогли сообщить в суде, потом передать через адвокатов и жену. Есть ли что-то, чего мы не знаем?
- Я думаю, что я не имею права сегодня в подробностях рассказывать, что со мной происходило, потому что моя семья, коллеги, единомышленники сегодня остаются заложниками. Я по себе знаю, как любое неосторожное слово может быть использовано против них.
Могу только сказать, что, на мой взгляд, была цель уничтожить меня физически, желательно довести до самоубийства, толкнув к бессрочной голодовке. Сделать так, чтобы физическое устранение можно было списать на добровольное решение уйти из жизни. Я боюсь, что тоже самое происходит с Сергеем Коваленко и другими политзаключенными...
- То есть методы спецслужб не изменились с 1937 года?
- Когда я говорю о том, что вообще нет ограничений, я имею в виду, что спецслужбы (и не только спецслужбы) пошли намного дальше, чем их коллеги в сталинские времена. Даже при Сталине не прибегали к таким гнусным методам в отношении политзаключенных, как сегодня в Беларуси.
- Вам не кажется что это личная месть Лукашенко вам, как наиболее сильному его сопернику?
- Безусловно, я вижу здесь личный мотив. Но справедливости ради должен сказать, что я приветствую его решение помиловать меня, Дмитрия Бондаренко и очень надеюсь – всех остальных политзаключенных. Знаю, что ему очень нелегко это было сделать.
- И почему, по-вашему, он это сделал?
- Ответ очевиден. Это, безусловно, влияние мер, принятых Евросоюзом. Но здесь хочу подчеркнуть: только благодаря солидарности белорусов, семей политзаключенных, наших друзей, фактически всей страны в решениях влиятельных международных структур стала появляться четкая и принципиальная политика в отношении Беларуси.
- Очень о многом хочется у вас спросить, но понимаем, что за один разговор не удастся. Оцените день 19 декабря 2010 года: и сами выборы, и вечерние события на Площади.
- Я считаю, что 19 декабря мы все испытали минуты высочайшего эмоционального подъема, который затем власти превратили в глубочайшую трагедию последних лет. До сих пор считаю, что в тот момент была возможность начать предметный диалог для выхода Беларуси из тупика, но среди чиновников не нашлось ни одного мужественного человека, который был бы готов взять на себя ответственность. Я думаю, что на этот вопрос двумя словами не ответишь. Думаю, это тема для отдельного разговора.
- Андрей Олегович, этот день стал роковым для вас. Вы оказались в тюрьме, ваша жена Ирина Халип также была арестована, вы едва не потеряли сына, практически все члены вашего штаба подверглись репрессиям. Не жалеете, что пошли в президенты?
- Этот вопрос не совсем правильный. Просто другого решения не было. С другой стороны это правильный вопрос, потому что ничто меня так не мучало, как судьба моей семьи, моих друзей. Но вины своей в этом я не чувствую, потому что я был и остаюсь принципиальным сторонником ненасильственных действий. И если и была радость у меня в СИЗО КГБ, то эта радость была связана с условным освобождением жены, с тем, что Наталье Радиной удалось уехать от преследований, с тем, что моим друзьям удалось избежать ареста. В СИЗО КГБ меня "оберегали" от любой информации, связанной с выездом за границу моих друзей, но, когда она просачивалась через стены «американки», это была действительно радость.
- Андрей Олегович, что Вы хотите сказать людям, которые за вас голосовали, которые боролись за ваше освобождение?
- Я никак не ожидал такой волны солидарности, поддержки, человеческого отношения, такого участия в судьбе политзаключенных. Я еще раз хочу повторить: только благодаря этому возникло такое давление на режим, которое привело к моему освобождению и должно в ближайшее время привести к освобождению всех политзаключенных.
- Мы еще поборемся?
- Жыве Беларусь!
- За всю историю лукашенковской Беларуси из всех политзаключенных, которых в стране было тысячи, вам, наверное, пришлось пережить больше всех: пытки, издевательства, шантаж убийством жены и сына, семь этапирований из одной колонии в другую, одиночная камера, полная изоляция... Почему именно с вами обошлись так жестоко?
- Наверное, вопрос не ко мне, и я не думаю, что перенес больше чем кто-либо другой. В отношении всех сегодняшних политзаключенных были сняты все ограничения на беспредел. Поэтому то, что происходило со мной, то, что происходит с остальными – это беспрецедентные издевательства, пытки и опять же - не с целью добиться какого-то прошения, признания вины. Все намного страшнее: уничтожить физически, уничтожить морально. Почему это происходит, вопрос тоже не ко мне. Я думаю, что вся эта практика обязательно будет осуждена.
- О том, каким пыткам вы подвергались, вы смогли сообщить в суде, потом передать через адвокатов и жену. Есть ли что-то, чего мы не знаем?
- Я думаю, что я не имею права сегодня в подробностях рассказывать, что со мной происходило, потому что моя семья, коллеги, единомышленники сегодня остаются заложниками. Я по себе знаю, как любое неосторожное слово может быть использовано против них.
Могу только сказать, что, на мой взгляд, была цель уничтожить меня физически, желательно довести до самоубийства, толкнув к бессрочной голодовке. Сделать так, чтобы физическое устранение можно было списать на добровольное решение уйти из жизни. Я боюсь, что тоже самое происходит с Сергеем Коваленко и другими политзаключенными...
- То есть методы спецслужб не изменились с 1937 года?
- Когда я говорю о том, что вообще нет ограничений, я имею в виду, что спецслужбы (и не только спецслужбы) пошли намного дальше, чем их коллеги в сталинские времена. Даже при Сталине не прибегали к таким гнусным методам в отношении политзаключенных, как сегодня в Беларуси.
- Вам не кажется что это личная месть Лукашенко вам, как наиболее сильному его сопернику?
- Безусловно, я вижу здесь личный мотив. Но справедливости ради должен сказать, что я приветствую его решение помиловать меня, Дмитрия Бондаренко и очень надеюсь – всех остальных политзаключенных. Знаю, что ему очень нелегко это было сделать.
- И почему, по-вашему, он это сделал?
- Ответ очевиден. Это, безусловно, влияние мер, принятых Евросоюзом. Но здесь хочу подчеркнуть: только благодаря солидарности белорусов, семей политзаключенных, наших друзей, фактически всей страны в решениях влиятельных международных структур стала появляться четкая и принципиальная политика в отношении Беларуси.
- Очень о многом хочется у вас спросить, но понимаем, что за один разговор не удастся. Оцените день 19 декабря 2010 года: и сами выборы, и вечерние события на Площади.
- Я считаю, что 19 декабря мы все испытали минуты высочайшего эмоционального подъема, который затем власти превратили в глубочайшую трагедию последних лет. До сих пор считаю, что в тот момент была возможность начать предметный диалог для выхода Беларуси из тупика, но среди чиновников не нашлось ни одного мужественного человека, который был бы готов взять на себя ответственность. Я думаю, что на этот вопрос двумя словами не ответишь. Думаю, это тема для отдельного разговора.
- Андрей Олегович, этот день стал роковым для вас. Вы оказались в тюрьме, ваша жена Ирина Халип также была арестована, вы едва не потеряли сына, практически все члены вашего штаба подверглись репрессиям. Не жалеете, что пошли в президенты?
- Этот вопрос не совсем правильный. Просто другого решения не было. С другой стороны это правильный вопрос, потому что ничто меня так не мучало, как судьба моей семьи, моих друзей. Но вины своей в этом я не чувствую, потому что я был и остаюсь принципиальным сторонником ненасильственных действий. И если и была радость у меня в СИЗО КГБ, то эта радость была связана с условным освобождением жены, с тем, что Наталье Радиной удалось уехать от преследований, с тем, что моим друзьям удалось избежать ареста. В СИЗО КГБ меня "оберегали" от любой информации, связанной с выездом за границу моих друзей, но, когда она просачивалась через стены «американки», это была действительно радость.
- Андрей Олегович, что Вы хотите сказать людям, которые за вас голосовали, которые боролись за ваше освобождение?
- Я никак не ожидал такой волны солидарности, поддержки, человеческого отношения, такого участия в судьбе политзаключенных. Я еще раз хочу повторить: только благодаря этому возникло такое давление на режим, которое привело к моему освобождению и должно в ближайшее время привести к освобождению всех политзаключенных.
- Мы еще поборемся?
- Жыве Беларусь!